Цыганка, покачивая бедрами и напевая, не спеша двинулась к дому. В руках у нее был тамбурин, и она ударяла по нему в такт своей песенке.

Она даже не пела, а рассеянно мурлыкала, изредка ударяя кулачком по тамбурину. Но с каждым шагом песня становилась громче, отчетливее, хотя слова ее, странные и древние, оставались по-прежнему непонятными. Странной была и мелодия с паузами и похожими на вскрики высокими нотами. Сара вела ее своим хрипловатым голосом, и она казалась могущественным заклинанием. Катрин слушала, подпадая под власть ее таинственных чар. Одна голова высунулась из окна, вторая, остановился один прохожий, второй… но их не должно было быть больше дюжины. Машфер, жалобно клянча милостыню, протянул руку к Барнабе:

– Если старуха не откроет, придется открывать самим, а?

Барнабе порылся в кошельке, сунул монетку в грязную ладонь и ответил:

– Придется, хотя не хотелось бы. Не люблю лишнего шума, даже если вокруг пусто.

Никто не выглянул из окна лавки. Можно было подумать, что в ней никого нет, если бы не раздававшиеся из нее голоса.

Вдруг Катрин вцепилась в руку Барнабе.

– Господи! Марион! – сказала она и указала кивком на неопрятную толстуху в конце улицы.

Барнабе удивленно поднял глаза.

– Марион? Ваша бывшая служанка? Та самая…

– Да, та самая, из-за которой разграбили наш дом, убили папу, убили Мишеля! Я не хочу ее видеть!

Катрин приготовилась уже бежать, только бы не встречаться с отвратительной, ненавистной Марион! Но Барнабе спокойно и твердо удержал ее на месте.

– Это еще что такое? Хороший солдат не бежит от противника, дурашка! Я могу понять, что ты не хочешь видеть эту тумбу… никакой в ней нет приятности. Но бежать от нее не годится.

– А если она меня узнает?

– В таком-то наряде? Я бы очень удивился. Но, мне кажется, сейчас она не узнает и саму себя.

В самом деле, старуху шатало от одного дома к другому, прямо идти она не могла. За два последних месяца Марион очень изменилась. Она растолстела вдвое против прежнего и опустилась ниже некуда. Платье на ней поехало по швам и обтрепалось, замахрилось. Сальные лохмы выбивались из-под ее мятого чепца. Она бормотала что-то бессвязное, водя вокруг помутненными глазами, и брела наугад, не понимая, куда идет. Она не остановилась послушать Сару, похоже было, что она и не заметила ее.

А пение и танец Сары становились все зажигательнее, ей понадобилась уже вся узкая улочка, где дома так тревожно тянулись друг к другу крышами. Дверь тетушки Кабош приоткрылась, из нее высунулось красное лицо торговки.

– Сара, – шепнул Барнабе, – ну же, Сара!

Но Сара уже не пела, не танцевала, она мигом подскочила к тетушке Кабош; поставила ногу, чтобы не закрылась дверь, и затараторила:

– Гадаю по руке, по ключевой воде и золе! Всего два грошика! Дайте вашу ручку, дама-красавица!

Тетушка Кабош тут же собралась захлопнуть дверь, но не смогла и принялась ругаться как извозчик. Но чем громче она бранилась, тем умильнее уговаривала ее Сара, суля ей в будущем золотые горы и розы без шипов, на что старуха отвечала весьма нелестными отзывами о родителях Сары и самой Саре. Состязание двух благородных дам в красноречии дало время собраться помощникам Машфера.

– Вперед! – скомандовал король нищих. – Наступаем!

Барнабе с Катрин укрылись за крыльцом булочника, который, судя по закрытым ставням, был в отсутствии. Отряд в двенадцать человек устремился в двери. Тетушка Кабош была отброшена в глубину лавки, Сара откатилась на середину улицы. Барнабе подхватил ее, она хохотала от души.

– Не ушиблась? – заботливо спросил Ракушечник.

– Нет, но Машфер, собираясь одарить старуху Кабош, промахнулся, и фонарь получила я. Несется как оглашенный, скотина. Я думала, он мне голову снесет.

В самом деле, левый глаз Сары с пугающей быстротой опухал, что, однако, не омрачило ее прекрасного настроения. Нищие тем временем проникли в дом торговки и, судя по оглушительным воплям хозяйки, решили прихватить с собой не только Лоизу.

Спустя несколько минут на пороге появился Машфер, на руках он держал молодую женщину в длинной белой рубашке с распущенными волосами.

– Она? – спросил он.

– Лоиза! Лоиза! – радостно закричала Катрин, хватая повисшую плетью руку. – Что с ней? Она умерла?

Смех Катрин мгновенно сменился слезами. Барнабе поглядел на нее с улыбкой.

– Нет, детка, она просто лишилась чувств. Но нам надо бежать как можно быстрее. Мы воскресим ее на берегу.

Лоиза и впрямь казалась мертвой: вокруг глаз черные круги, дыхания почти что не слышно. Сара нахмурилась.

– Бегите быстрее, уж больно она бледна. Мне это не нравится.

Машфер не заставил себя просить и помчался со всех ног, оставив дом толстой торговки на разграбление своим подручным. Трое остальных кинулись за ним следом. Словно одним прыжком, перенеслись они через Сену. Машфер, несмотря на свою ношу, пусть не слишком тяжелую, но все же весомую, казалось, летел, и остальные с большим трудом поспевали за ним. Вот наконец они на песчаной отмели, нагретой солнцем. Большие ворота склада закрылись за ними, и они оказались в душных потемках. Жакетта с нетерпением их ждала. Рыдая, она бросилась к Лоизе, но Сара жестко сказала:

– Она нуждается в помощи, а не в слезах. Пусти меня!

Счастливая, обессилевшая Катрин растянулась на полу – ей надо было отдышаться.

Час спустя она сидела вместе с Барнабе на носу баржи и смотрела на проплывающий мимо Париж. На щеках у нее еще не высохли слезы: она расплакалась, расставаясь с Ландри. Она не думала, что расставание причинит ей такую боль. Только сейчас она поняла, как привязана к своему другу. Слезы показались и на глазах Ландри, одна из них упала на щеку Катрин. Поцеловав его в первый и последний раз в жизни, она почувствовала комок в горле и не смогла сказать ни слова.

– Вот увидишь, я к тебе приеду. Я хочу быть солдатом и служить герцогу Бургундскому. Мы увидимся, я тебе клянусь.

Он улыбался, стараясь держаться мужественно, но все мужество оставило его. Рот, который он растягивал в улыбку, болезненно кривился. Барнабе укоротил их прощание: схватив Катрин в охапку, он посадил ее на баржу. А она, захлебываясь слезами, кричала: «Прощай! Прощай!» Лодочники опустили в воду длинные шесты, нащупывая в тине твердое дно. Баржа неторопливо отчалила от берега. Борьба с течением нелегко давалась лодочникам, и они старались плыть как можно ближе к берегу в мутной от ила и песка воде.

Горевала Катрин и из-за Лоизы. Придя в сознание, Лоиза с нескрываемым изумлением вглядывалась в знакомые и незнакомые лица, склонившиеся над ней. Она увидела свою матушку в слезах, смеющуюся сестру, но вместо того, чтобы обрадоваться встрече и кинуться на шею матери, она высвободилась из объятий Жакетты и забилась в самый темный угол склада, где были сложены бочки, горшки, бурдюки и прочее хозяйство водонош.

– Не прикасайтесь ко мне! – закричала она так отчаянно, что крик этот до сих пор звучал в ушах Катрин.

Жакетта раскрыла ей объятия:

– Моя девочка… моя Лоиза! Это же я, твоя мама! Разве ты не узнаешь своей мамы? Разве ты ее больше не любишь?

Скорчившись в темном углу, Лоиза была похожа на дикого зверька в клетке. Как исхудало ее тонкое бледное лицо! Какими огромными стали расширившиеся от ужаса светлые глаза! Она стиснула на груди руки так, что побелели костяшки пальцев, и с рыданием в голосе проговорила:

– Не троньте меня! Я осквернена, опорочена! Я – грязь и скверна! Я внушаю только ужас честным женщинам. Я больше не ваша дочь, я потаскуха, гулящая девка, полюбовница Кабоша-живодера. Отойдите, оставьте меня…

Жакетта хотела подойти к ней, Лоиза отодвинулась, забиваясь все глубже в угол, в самую грязь и пыль, словно тянулось к ней раскаленное железо, а не материнская рука. Тут мягко, по-кошачьи, к Лоизе подскочила Сара и ласково, но крепко взяла ее за руки.

– Я могу прикасаться к тебе, девочка. Я давно знакома с той грязью, о которой ты говоришь. Но не терзай свое сердце, не терзай сердце своей бедной матушки, тело есть тело, а душа осталась твоей бедной чистой душой, потому что все делалось против твоей воли.