– Опять беженцы! – произнес кто-то ворчливо, и этот голос заставил сильнее биться сердце Катрин. – Что мы будем с ними делать, когда нам скоро придется отделываться от лишних ртов?

– Это люди из Монтарана! – ответил кто-то. – Вчера их деревня сгорела…

Тот, что заговорил первым, ничего не ответил, но Катрин, влекомая чем-то сильнее ее воли, приблизилась к тому месту, откуда донесся голос. Она не ошиблась. В нескольких шагах от нее, прислонившись к стене, стоял Арно де Монсальви.

Его короткие волосы на непокрытой голове были в беспорядке, на лице – следы пороха, а на щеке Катрин увидела большой шрам, которого раньше не было. Доспехи его имели вмятины, он казался усталым, но, к своей радости, Катрин увидела, что он не изменился. Черты лица немного обострились, а горькая складка у твердых губ не портила его. Глаза, которые редко становились нежными, смотрели прямо, так же прямо он нес свою гордую голову. И вот такой, грязный, небритый, он показался Катрин красивее архангела Михаила. Разве не был он ее воплотившейся мечтой?

Радость от того, что она нашла его так скоро, у самых ворот, была столь сильна, что Катрин забыла обо всем. Он неодолимо влек ее к себе… Глаза ее вдруг заблестели, и она, раскрыв объятия, двинулась к нему как в экстазе… Казалось, она взлетела над землей, и шедшие рядом с ней беженцы расступились. Арно не сразу ее увидел. Он с явным раздражением рассматривал погнутую рукоять своей шпаги. Но вдруг поднял голову и заметил женщину, одетую в лохмотья, которая бежала к нему по мокрым после недавнего дождя камням мостовой. Что-то в ней привлекло его внимание. Женщина, казалось, едва держалась на ногах. Она была на грани истощения, но глаза ее излучали неземной свет, а по жалкому платью рассыпались великолепные золотые волосы. С улыбкой на губах она стала подходить к нему, протягивая вперед дрожащие, исцарапанные руки. Ему показалось, что это просто видение, вызванное его крайней усталостью. Днем был тяжелый бой, и руки его устали держать тяжелую шпагу, которой он не переставал действовать много часов подряд. Он яростно протер глаза и снова посмотрел на женщину… И вдруг узнал ее.

Катрин, потерявшая дар речи, остановилась в нескольких шагах от него, пожирая его глазами. Глаза их встретились и какую-то минуту неотрывно смотрели друг на друга. Время, казалось, остановилось. Удивление, недоверие отразилось в глазах Арно. И еще бурная радость промелькнула в них… Внезапно он взял себя в руки, выпрямился, а на лице вдруг появилось выражение сильнейшего гнева. Он прорычал, указывая на молодую женщину пальцем:

– Арестуйте эту женщину, немедленно!

Оторопев, Катрин остановилась, подняв на него недоверчивый взгляд. Внезапно вырванная из своего очарованного состояния, она зашаталась. Руки ее бессильно упали, взор погас. Она жалобно простонала:

– Арно!.. Нет!..

Но, ослепленный внезапным гневом, он схватил ее за плечо и почти бросил в руки вооруженных людей, которые от удивления не решались пошевелиться. Молодой человек закричал в гневе:

– Вы что, оглохли? Я сказал вам: арестовать эту женщину!

– Но… мессир, – начал было сержант.

Арно бросился к нему, наступая всей своей высокой фигурой. Руки его были сжаты в кулаки, готовые ударить, и весь он был как натянутая тетива. Лицо побагровело.

– Никаких «но», друг! Я приказываю! Ты хоть знаешь, кто она такая? Она бургундка, худшая из всех! А совсем не жалкая беженка, за которую пыталась себя выдать. Это любовница Филиппа Доброго, красавица Катрин де Бразен! Нетрудно догадаться, зачем она пришла сюда!

Услышав имя Филиппа, солдат явно испугался. Он схватил Катрин за руку, когда раздался чей-то недоверчивый голос:

– Прекрасная Катрин здесь? Дама с золотыми волосами? Кто это сказал?

Это был Сентрайль. Его рыжая шевелюра развевалась по ветру, а голубые стальные доспехи были помяты не меньше, чем у Арно. Но его веселое лицо не потеряло своей живости.

– Это я сказал! – сухо бросил Арно. – Посмотри сам, если мне не веришь!

Огромный рыжеволосый рыцарь подошел к группе солдат, окружавших Катрин, и с нескрываемым удивлением уставился на нее. Потом расхохотался:

– И правда! Ей-богу, что вы тут делаете?.. И в таком виде?

– Она пришла шпионить за нами для своего любовника, разве не понятно? – грубо сказал Арно. – А вот что она будет делать теперь, это я тебе скажу: она тотчас же будет препровождена в тюрьму, где будет ждать суда. Эй, вы! Вперед! Уведите ее…

Сентрайль перестал смеяться. Он продолжал разглядывать Катрин. Потом положил руку на плечо другу.

– Ты не находишь это несколько странным? – проговорил он, покачав головой. – Почему Филипп Бургундский, который отвел свои войска от осажденного города после ссоры с Бэдфордом, вдруг послал ее сюда?.. И в таком состоянии?.. Посмотри на ее лохмотья, на ее окровавленные ноги… Она едва стоит…

Искра жалости, промелькнувшая на лице капитана, слегка приободрила опешившую Катрин. Но Арно не хотел ничего больше слушать. Он злобно ответил:

– Это лишь доказывает, что она гораздо лучшая комедиантка, чем ты думаешь! Что касается замыслов Филиппа Хитрого, то не беспокойся, я скоро о них узнаю! Новость о скором прибытии Девы должна изменить ход событий при дворе. В тюрьму шпионку… и тотчас же! Там я сумею развязать ей язык.

Сентрайль не стал протестовать. Он слишком хорошо знал Арно, который даже под угрозой смерти не отказался бы от своих слов, тем более на публике. А тем временем целая толпа окружила их и угрожающе шумела:

– Смерть бургундке!

Крики усиливались. Длившаяся не один месяц осада города ожесточила его жителей, и им хотелось выместить на ком-нибудь свой гнев и отчаяние. Почувствовав это, солдаты закрыли Катрин собой, а другие стали расчищать дорогу своими пиками. Ком грязи, брошенный чьей-то уверенной рукой, попал Катрин в грудь. Она не шелохнулась. Она стояла, окаменев, бесчувственная ко всему. Она смотрела только на своего Арно. Вонючая грязь текла по ее платью, оставляя черный след. И вдруг молодая женщина расхохоталась. Ее резкий, пронзительный смех заставил всех замолчать. Она смеялась, смеялась и не могла остановиться.

– Уведите ее! – прорычал Арно вне себя. – Уведите или я убью ее!

Смех ее перешел в рыдания. Сержант толкнул Катрин, в то время как другой солдат связывал ей руки за спиной. Она отвернулась, но голову не опустила. Все смешалось перед ее глазами. Бесконечно усталая, уже почти ничего не сознавая, она пожала плечами и позволила себя увести, безразличная отныне ко всему… не глядя, куда ее ведут.

Она даже не заметила, что, когда они пересекали небольшую площадь, к начальнику эскорта подошел Сентрайль и что-то сказал ему.

– Помести ее в камеру, – прошептал он, – но не в яму. И не надевай цепи. И скажи тюремщику, чтобы он дал ей что-нибудь поесть. Она чудом держится на ногах. Я редко видел преступницу, так сильно похожую на жертву.

Человек сделал знак, что понял, взял золотой, который протянул ему Сентрайль, и догнал солдат, сопровождавших Катрин.

Солдаты привели молодую женщину в Шастеле, крепость Орлеана, расположенную у большого моста, перекинутого над песчаным островом, где возвышалась небольшая крепость Сент-Антуан. На левом берегу реки находилась большая крепость Турнель, один из оплотов англичан. Там командовал Уильям Гласдель, бальи Алансона.

Когда настал день, Катрин, дотянувшись до отдушины, пропускавшей немного света в камеру, смогла увидеть воды Луары и почувствовала смутную радость. С тех пор как она дошла до реки после столь утомительной дороги, она стала очеловечивать ее, видя в ней друга. Вчера, когда солдаты бросили ее в эту темницу, она была без сознания. Полумертвая от усталости и разочарования, она упала на кучу соломы, которая должна была служить ей постелью, и уснула сном загнанного зверя. Она даже не услышала, как вошел тюремщик и принес ей кружку воды и кусок хлеба…

Когда она проснулась, ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, что все это не страшный сон. Но по мере того, как она просыпалась, события прошедшего дня все яснее всплывали в ее памяти. Обхватив голову руками, она сидела на своем жалком ложе и пыталась привести свои мысли в порядок. Все последние дни, во время ужасной дороги и даже раньше, точнее, с того момента, когда брат Этьенн сообщил ей в Шатовиллене, что Арно не женат, она жила как будто в каком-то гипнотическом сне. Столкновение с реальностью было ужасным, пробуждение – горьким.