– Кхм, я от Деда, вот дров пришел наколоть, – под ее взглядом, я растерялся, заготовленные слова, вылетели из головы.

– Завтракать будешь? – чуть надтреснутое контральто, ласкало слух.

– Нет, спасибо, – почему-то испугался я, – я лучше дело сделаю.

– Как, знаешь, – она улыбнулась, в полутьме белым блеснули, совсем не старческие зубы. Улыбка стерла с ее лица следы времени, убавив почти полвека. Стало ясно, что в молодости она была настоящей красавицей.

– Дрова во дворе, топор там же.

– У меня свой… – я запнулся, не зная как ее назвать, Дед не сказал как ее зовут.

– Пелагея Дмитриевна, мальчик, так меня здесь зовут.

– А, там? – помимо воли вырвалось у меня.

Она нахмурилась, хотела что то сказать, но вместо этого улыбнулась.

– А, тебя как зовут?

– Максим. – Неожиданно для меня самого, сказал я.

Она отшатнулась от меня, одной рукой вцепившись в ворот платья, костяшки другой побелели – так сильно она стиснула дверной косяк. Уроки Деда не прошли даром, я видел все вокруг, подмечал каждую мелочь. И как в глубине вмиг посветлевших глаз блеснули слезы, и как она потянулась ко мне, совсем не старческой рукой с тонким запястьем, но сдержалась. На миг посветлевшие глаза вновь потемнели и стали непроницаемыми. Я ничего не понял.

– Вот, значит, как? – она слабо улыбнулась. – Закончишь, заходи чаю попьем.

Я кивнул, и пошел рубить дрова, спиной еще долго чувствуя ее взгляд. Но оглянуться и посмотреть, смотрит ли она, я почему-то стеснялся.

С дровами я расправился быстро, после Дедовых тренировок это было просто. Колун весело взлетал в еще темное небо и с хрустом разрубал березовые полешки. От привычной работы мандраж, трясший меня, прошел. Разницы, на ментальном уровне, между деревней и дедовым хутором я не почувствовал. В голове было тихо, вокруг тоже, лишь побрехивала собака на соседнем дворе, да трещали раскалываемые дрова. Закончив махать топором, я споро перетаскал поленья в пристрой. Коровы я, кстати, не обнаружил, как и какой-либо другой живности.

Легонько стукнул, в резной наличник:

– Я закончил, Пелагея Дмитриевна.

Дверь, тихо скрипнув, отворилась. Хозяйка поманила меня рукой. Пройдя темные сени, я шагнул горницу, назвать открывшееся мне помещение комнатой было невозможно. Она была почти пуста, несколько лавок да большой деревянный стол. Повсюду были расставлены горящие свечи, с высокого потолка, теряющегося в полумраке, свисали пучки трав. А запах! Пахло как на весеннем лугу, десятки ароматов сливались в один. Терпкий и пряный, он навевал мысли о детстве.

Пелагея Дмитриевна, налила мне густого, травяного чаю. Глиняный чайник, с отваром, был почему-то расписан иероглифами. Теплая, той же глины что и чайник, чашка приятно согревала озябшую ладонь.

Я пил, исподтишка, поверх чашки разглядывая горницу. Напротив входной двери, в окружении икон висело большое распятие.

– Не стесняйся, – хозяйка поймала мой заинтересованный взгляд, обвела рукой горницу, – осмотрись.

Я почему-то еще больше засмущался, и постарался побыстрее допить чай. Не смотря на то, что вкус был непривычным, он мне понравился. Допив, я поднялся.

– Я пойду, Пелагея Дмитриевна, пора мне.

– Подожди, – она перехватила меня за рукав, – возьми, Дед просил.

В руках у меня оказалась завернутая в белую тряпицу крынка.

– Там, молоко, – она запнулась, – приходи еще.

Я вдруг почувствовал вину перед ней, и быстро распрощавшись, поспешил выйти во двор…

О встрече с Пелагеей Дмитриевной, Максим в своем рассказе умолчал, хотя и не был уверен, жива ли она, но все же не сказал о ней. Незачем Крюкову о ней знать, совсем незачем. Пелагея не Дед, найти ее хоть и нелегко, но можно. А она, как никто другой, заслужила малую толику спокойной жизни, или успокоения в смерти, если все же она умерла. То, что ее взяли бы под плотную опеку, расскажи он об их отношениях, Максим не сомневался. А так нет человека, нет проблемы.

– Значит, работа в поле прошла успешно? – Иван, за время рассказа, успел доесть, и теперь сидел, откинувшись спиной на подоконник, вертя в руках, словно готовый к броску нож, чайную ложку.

– Да успешно, в конце июля я покинул Деда.

Крюков покивал головой:

– Да, примерно с этого момента, ты и появился в поле зрения, нашего ведомства.

– Ведомства? – Максим, внезапно разозлился.

– Да что ты кипятишься? – Крюков поморщился. – Конечно контора, государственная служба, ты думал с ЧОПом дело имеешь? Тут все серьезнее, гораздо серьезнее, – добавил он.

– Рассказывай, с кем я имею дело, кто стоит за тобой, иначе… – ярость перла из него наружу, заставляя терять осторожность.

– Иначе что? – Иван, тоже начал заводиться. – Молнией меня шарахнешь? Этим, как его… фаерболом кинешь?

– Нет, – Максим прикрыл глаза, приводя чувства в порядок, – просто никаких дел с вами иметь не буду. И вы меня не сможете заставить.

– Таки и не сможем? – сидевший напротив иронично изломил бровь.

– Смогли бы, давно заставили, а не разводили бы вокруг меня разные политесы.

– Время, всегда времени не хватает. Сломали бы мы тебя, как миленького, не сейчас так через месяц или через год, но времени нет. Да и не хочу я силового контроля.

– Не стыковка у тебя, гражданин начальник, то ты говоришь, что простой исполнитель, то решаешь с кем договариваться, а кого давить. Ты уж решись кто ты, простой винтик в государственной машине, или руководитель, ну тот… кто рукой водит. Рука ты или перчатка, а? – Максиму так и не удалось взять под контроль свои эмоции.

Он давно привык быть игроком, а не игрушкой. А тут им так пытаются вертеть. Превращение из кошки в мышку, злило и раздражало.

– Умен, бродяга. Вот поэтому я и хотел договориться по-хорошему. Умных не так много, и с ними приятно работать. – Крюков, улыбнулся и начал рассказывать…

Взгляд из под ресниц.

…Когда мутная волна перестройки, захлестнула страну, она вместе с демократическими ценностями, свободой слова и пустыми полками магазинов принесла в страну и интерес ко всему странному, необъяснимому и мистическому.

Оказалось, что страна наводнена всевозможными колдунами и экстрасенсами. В первое время, как-то еще удавалось удержать эту волну, но в начале девяностых, после развала союза дело приняло уже совсем дурной оборот. Маги – черные и белые, фиолетовые и прочей расцветки, вплоть до радужной, ведьмы, знахари, костоправы, травницы и прочая нечисть полезли изо всех щелей. Народ отвыкший верить в Бога, готов был поверить во что угодно. И верил! По всей многострадальной Руси как тараканы плодились секты, как самопальные – местного разлива, так и забугорные. За тоталитарными сектами, пришли Восточные учения, за ними – проповедующие «новые знания». Оккультные секты сменялись откровенно сатанинскими. Все это смешивалось в какую-то абсолютную вакханалию и беспредел. У простых людей была выбита почва из-под ног. Вера в светлое будущее ушла, в Бога еще не пришла, а веры в себя, в свои силы не было. Многочисленные «Виссарионы» вещали с площадок ДК и школьных актовых залов. Казалось, простые люди как слепые овцы готовы были идти за любым, кто им обещал здоровье, любовь и внимание.

Как будто России было мало политического, экономического и криминального беспредела. Нечисть, мнимая и настоящая, словно щупальцами опутала страну от Урала и Сибири до Поволжья. О том, что творилось в столице можно и не говорить. Мистика пронизала все слои общества, от власть предержащих, до простых смертных. Она обосновалась в высоких кабинетах и маленьких кухнях. Люди с замиранием сердца садились перед телевизором, выстраивая перед экраном банки с водой и тюбики с кремом в ожидании, когда очередной белый маг зарядит их положительной энергией, когда рассосутся спайки и рубцы, а калеки отбросят костыли. Крупные начальники заказывали гороскопы, и перед каждым принятием решения по важному вопросу, советовались с астрологами.