Максим выщелкнул папиросу из пачки. Покрутил ее в пальцах. Постучал гильзой по ладони. Зачем-то понюхал. Поморщился, запах от папиросы шел тяжелый, плохой. С силой дунул в мундштук, весь табак оказался на земле.

– Так я стал учеником Деда.

– У него были еще ученики? – поинтересовался Иван.

– Нет, …не знаю, я никого не интересовался этим, а старик не рассказывал. Наверно были. Учил он меня… – Максим запнулся.

Перебрал пальцами в воздухе, подбирая слова:

– Четко? Нет, не то. Понимаешь, у него все выходило, естественно, отработанно. Так что, наверное, да, были.

Петр Свержин.

Девять лет назад…

Я стоял перед резным крыльцом. Удивительно, но дом, стоящий в небольшом перелеске не был огорожен даже самым маленьким плетнем. Вот лес, деревья и вот он – дом. Рубленный из не ошкуренных бревен, с большими окнами, не характерными для деревенских изб. Высокая печная труба возвышается над треугольной крышей. С одного бока дровяной сарай, с другого большой пристрой. Русская баня метрах в двадцати слева. Справа будка туалета, бубновый туз на деревянной двери был похож на распахнутый глаз. Все аккуратное, надежное, веющее спокойствием.

Я легонько стукнул в резной наличник.

– Я ждал тебя, – раздалось сзади, от неожиданности я вздрогнул и обернулся.

Дед вышел из бани, был он гол пояс и бос, из одежды одни лишь холщовые штаны.

– В баньку пойдешь?

Я кивнул.

– На окне молоко, пей и приходи.

Раздевшись в предбаннике, я нырнул в жаркое нутро бани. Прилег на лавку. Только сейчас, расслабляясь под хлесткими ударами дубового веника, я ощутил на сколько был напряжен.

Время пролетело незаметно. И когда мы, напарившись, покинули баню, оказалось что на улице давно стемнело, и на чернильном небе горели летние звезды.

За вечерним чаем состоялся разговор с дедом.

– Значит ты готов? – он внимательно глядел на меня по верх исходящей паром чашки.

Я кивнул.

– Хорошо. До того как я признаю тебя учеником, можешь задавать вопросы. Я на них отвечу.

– Любые вопросы? – я отхлебнул, душистый травяной чай.

– Да. Потом время слов кончится, настанет время дел. Один вопрос – один ответ. Так что думай, о чем спрашивать.

– Кто вы?

– Человек. – Он усмехнулся.

– Вы тоже слышите голоса.

– Слышал.

– Слышали?

Он смотрел на меня.

– Чему вы будете меня учить?

– Как жить с даром.

– С каким даром?

Старик отхлебнул, исходящую паром жидкость.

– Значит, я могу избавиться от голосов?

– Можешь.

– Сколько продлиться обучение?

– Столько, сколько надо, либо столько, сколько ты выдержишь.

– Это сложно?

– Это трудно.

– Я могу уйти в любой момент?

– Можешь.

– Потом если я передумаю, я смогу сюда вернуться?

– Нет.

– Когда начнется обучение?

– Когда кончаться вопросы.

– Почему здесь я не слышу голосов?

– Здесь на десять километров, кроме лесной живности никого нет.

– А люди?

– В соседней деревеньке знают про меня, и не беспокоят, без нужды, а грибники здесь не ходят.

– Как мне жить с этим? – Я обвел руками во круг себя. – Как, смириться с гибелью моих родных, тех кого любил и… предавал. Как мне жить с этим, и зачем мне вообще жить? – Я чувствовал как боль, во много раз сильнее, чем в сломанном позвоночнике, раздирает грудь. Хотелось разодрать ее, и вырвать саднящую иглу.

– А вот это ты должен решить сам. Как жить и зачем жить.

Я сидел, уронив голову на руки. Желаний не осталось, хотелось закрыть глаза и отключиться.

– Это все?

– Да, – я через силу приподнял голову и встретился с ним глазами.

– Тогда, ученик, иди спать. Завтра рано вставать.

Разбудил он меня действительно рано. Я поежился, воздух в нетопленой избе, неприятно холодил тело. В руке Дед держал такие же, как у него штаны, через плечо были перекинуты две косы. Обыкновенные косы, которыми косят сено, даже в полумраке было видно, как блестят хищные, бритвенной заточки, острия. Подождав пока я переоденусь, он кивнул мне:

– Следуй за мной.

Выйдя из дома, мы направились к перелеску, росшему за домом. Шли молча быстрым шагом. Минут через двадцать мы вышли к огромному полю, заросшему высокой сочной травой.

– Коси. – Дед протянул мне инструмент.

– Я, не умею. – Я взял протянутую мне косу.

– Ты раньше косил? – он внимательно смотрел на меня.

– Нет.

– Так откуда знаешь, что не умеешь, ни разу не попробовав?

Я пожал плечами.

– Правило первое – забыть слова не умею, не могу, не знаю. Понял?

Я кивнул.

– Коси.

Я неловко взмахнул, оказавшейся неожиданно тяжелой косой. Она крутнулась в руках, зарывшись острием в землю и нелепо задрав пятку. Я выдернул ее из земли и попробовал снова. Теперь острие ушло куда-то вверх.

– Я не умею косить!

– Признать поражение до боя, значит проиграть его наполовину, даже не начав. Пробуй.

Я начал пробовать. Попыток через десять, изрядно вспотев, я приноровился к непривычной тяжести в руках. Еще минут через пятнадцать, коса в моих руках прекратила клевать носом, задирая обушок, и уже не норовила ударить по ногам.

– Хорошо, – Дед положил мне руку на плече, – теперь смотри как надо.

Он легко перехватил инструмент. Взмах, другой, коса, казалось, пела в его руках, издавая тонкий на грани восприятия звук. Играючи он скосил пару метров травы перед собой:

– Понял?

Я кивнул.

– Вперед, – он указал мне рукой на полоску скошенной травы.

Я вздохнул и принялся косить.

– Расслабь плечи, веди косу всем телом, а не руками. Шаг – удар, шаг – удар. Смотри.

Он двинулся вперед, трава с легким шелестом ложилась ему под ноги. Я смотрел, как он двигается. Мелкими, непрерывными шагами. Движение косы заканчивалось с постановкой ноги на землю. Новый замах и задняя нога подтягивается к передней. Сверкающий росчерк – шаг, замах – под шаг. Движения повторяются снова, замыкаясь в круг.

– Вставай рядом.

Я присоединился к нему. Вдвоем мы двинулись по полю, оставляя за собой полосу скошенной травы.

Временами Дед поправлял меня, то, веля не напрягать руки, то начинать движения от поясницы.

Солнце давно взошло, и ощутимо припекало. Мы шли по полю, над нами витал одуряющий запах свежескошенной травы. Косили мы несколько часов. К тому времени, когда мы закончили, я перестал ощущать плечи, у меня ломило поясницу, и дрожали ноги. Болели стертые в кровь от непривычной работы ладони. Хотелось пить и есть.

Глядя на то, как я не могу отдышаться, Дед прокомментировал:

– И дышать ты не умеешь.

Сам он при этом не только не запыхался, но даже и не вспотел.

Я ничего не ответил – просто не мог. Грудь жгло. Я повалился на траву. Лежал глядел на легкие облака скользящие по густой синеве неба. Пеньки от скошенной травы неприятно кололи вспотевшую спину, но сил чтобы встать не было. Словно издалека, доносился голос старика.

– Дышать надо животом, а ты хватаешь воздух верхушками легких. Телу не хватает воздуха, и ты быстро устаешь. Дышишь в рваном ритме, поэтому задыхаешься. Куришь, небось?

Я мотнул головой.

– Понятно. Теперь не куришь. Ясно?

Я опять кивнул, вздымающаяся грудь мешала говорить.

– Животом дыши.

Я послушно задышал животом, вскоре дыхание восстановилось.

– Отдышался?

– Да.

– Тогда пошли, некогда отдыхать.

Мы вернулись к дому. Он подвел меня к козлам, с лежащей на них двуручной пилой. Рядом была свалена груда бревен – толстых и длинных.

– Пили.

Я принялся за работу. Это оказалось, чуть ли не труднее чем косить. Сначала надо было взгромоздить бревно на козлы. Они были высокими, а бревна тяжелыми. Пилить я тоже не умел и пила в моих руках, то изгибалась взбесившейся змеей, то застревала в распиле.