За месяц до описываемых событий.

Солнце било со всех сторон и от этого слепящего, раскаляющего все вокруг света было не спрятаться, не скрыться. Максим специально выбрал столик, не в тени, падающей от тента уличного кафе, а на самом солнцепеке.

«Нет, не специально, а чисто на голом инстинкте – словно что подсказало» – поправил он себя, увидев тех, кто назначил встречу.

Вслед за этой мыслью появилась другая – «Не надо было соглашаться на эту встречу, не надо, ой не надо».

Он глядел на мужчин, поверх темных очков. Несмотря на удушливое, жаркое лето на них были темные костюмы. Эти двое – «первый» и «второй», как мысленно он их окрестил, были абсолютно разные, но вместе с тем неуловимо похожие. «Первый» – среднего роста, темные волосы зачесаны назад. «Второй» – высокий, худой, если не сказать изможденный, с пегими, по-военному коротко стрижеными волосами.

Не здороваясь, они синхронно отодвинули пластиковые стулья, и аккуратно поддернув брюки сели.

Глазами, вот чем они были похожи. Темно-серыми, словно подернутыми дымкой, глазами. «Нет, не стоило» – утвердился он в мысли, глядя на их спокойные лица. К сожалению, отказать попросившему о встрече он не мог. Бывают в жизни такие ситуации, когда невозможно сказать нет, кто бы чтобы, не твердил о свободе выбора.

– Я, вас слушаю, господа. – Максим поставил чашку, с нетронутым кофе, на исцарапанный пластик стола, и ленивым движением среднего пальца сдвинул очки к самым глазам. Темные стекла хоть какая-то защита, от этой серой пыли, смотрящей на него из глаз незнакомцев.

– Снимите, пожалуйста, очки, – попросил «первый».

– Извините, но у меня болят глаз, а это солнце их просто убивает, – Максим вежливо улыбнулся.

«Интересно, каково это видеть вместо глаз собеседника свое отражение?»

– Мы можем пересесть в тень, – скрипучим, словно несмазанные петли голосом, сказал «второй».

– На таком солнце и тень слишком ярка для меня, – Максим, смотрел куда-то в пространство между собеседниками.

– Зачем же вы назначили встречу, именно здесь? – опять отозвался «первый».

– А вам не жарко в этих костюмах? – ответил он вопросом на вопрос.

– Нет. Вы не ответили. – Проскрипел «второй».

– Я люблю солнце, хоть оно и вредно для моих глаз. Вы так и будете говорить по очереди? – Максим радостно осклабился.

Визитеры не отреагировали на его шутку.

– Вас поставили в известность, по поводу нашей просьбы? – видимо для разнообразия заговорил «второй».

– В общих чертах, – Максим сделал вид, что отпивает кофе.

– Я так понимаю, вы, отказываетесь. – Подал голос «первый». – Даже не узнав подробности?

– Видите ли, господа, – он вздохнул, и, снял очки, – так уж вышло, что я знаю, что вы хотите от меня, правда без подробностей. Но ваша просьба лежит вне области моих профессиональных интересов, проще говоря, то чего вы от меня хотите, я не смогу сделать. – Максим обращался уже непосредственно к «первому». – Вы же не пойдете тачать сапоги к портному? Так вот, продолжая аналогию – я как раз тот самый портной, к которому вы пришли за сапогами.

Он говорил глядя прямо в пыльные глаза «первого», за время всего разговора так ни разу не моргнувшего.

– Даже и не пытайтесь, – шевельнул губами темноволосый, – Вы птица не того полета.

– Ага-ага, – Максим, покивал, – вот и я о том же, – он снова надел очки и привычным жестом среднего пальца, вдавил дужку в переносицу, – я мелко плаваю и вам неинтересен.

– Значит, отказываетесь? – теперь говорил «второй».

– Значит, отказываюсь, – он развел руками.

Не прощаясь, «первый» и «второй» синхронно встали, одернули брючины и, развернувшись, направились к ожидавшему их «мерседесу». Как только машина, скрылась за поворотом, Максим выдохнул и вытер вспотевший лоб. Машинально поднеся чашку ко рту, он глотнул кофе.

– Фу ты, черт, – резко вскочив, он выплюнул теплую бурду. Максим терпеть не мог растворимый кофе.

Все было плохо. Он не чувствовал тех с кем беседовал, то есть совсем не чувствовал, словно беседовал со стеной, а не с людьми из плоти и крови, а это было плохо, очень плохо. Для него плохо. Впрочем, он и не пытался их глубоко «щупать». Может быть, это было напрасно, а может быть, и нет. Но, так или иначе, эти «двое из ларца, одинаковы с лица» ему не понравились.

Начало маятника он банально прозевал, хотя если по совести то не прозевал, просто откат начался не вовремя. Обычно, такие дестабильные состояния, наступали четко два раза в год – летом и зимой, плюс-минус несколько суток, и длились 4-5 дней. Зимний – приходился на новогодние праздники, летний – на начало июня. Загодя чувствуя приход маятника, Максим входил в него подготовленный. Зимой – затаривался водкой и пил беспробудно в квартире. Пил зло, жадно, так чтобы не встать и ничего не помнить. Летом брал спальник и уходил в лесную глушь, туда, где не встретишь людей. Так продолжалось последние восемь лет.

И вот середина августа и снова она – сводящая с ума депрессия. Может, он слишком много сил вложил в амулет, а может, не надо было искать эту треклятую «бэху». Но скорее одно наложилось на другое. Отложить создание амулета он не мог, внутри грызло и свербило – делай-делай, а своему внутреннему голосу он доверял. Точно так и вышло. Как только он взялся за дело, звенящая пустота в животе растаяла как первый снег под лучами солнца. Отказаться искать тачку он тоже не мог, один раз уже отказал, второго могли и не простить. Тем более, никаких объективных причин для отказа не было. Это как раз его профиль – пропавшие вещи.

Началось все с боли, которая возникла в правом виске, и свинцовыми толчками распространилась на всю голову. Следом пришла тошнота и ломота в суставах. Чувствуя заранее приход отката, он за неделю плавно входил в голодовку и ограничивал социальные контакты. Попросту отключал телефон и запирался в квартире, и к началу маятника приходил с пустым желудком, звенящей от одиночества головой и батареей водочных бутылок в холодильнике.

В этот раз все было не так. Первый приступ боли скрутил его сразу после ужина. Яблоко – свежее, хрустящее блестящим сломом, вышло из него быстрее, чем дошло до желудка. Кости скрутило так, что он, не удержавшись на ногах, упал на кафельный пол, больно ударившись коленями. Эта, другая боль, немного отрезвила его, и он смог переползти в комнату.

Следом за приступом боли его сознание затопили голоса. Бубнящие, перебивающие друг друга, с шепота срывающиеся на визг. Максим вцепился в кулак зубами и грыз его, болью и медным вкусом крови отгоняя дикий шум в голове. Голоса отступили, но ненадолго. То были не слуховые галлюцинации, в просторечье именуемые глюками. А обострившиеся до предела чувства, доносившие до него жизнь соседей, всю их радость и чаянья, но больше боль, страх и ненависть – весь ментальный мусор, годами копившийся в головах.