В квартире, не смотря на распахнутые окна, все еще пахло табачным дымом.

– Жрать, охота. – Иван хлопнул себя по животу.

– Все, что найдешь съедобного, можешь съесть, – Максим махнул рукой в сторону кухни.

Сам прошел в ванную. Включив воду на полную, он нырнул под тугую струю. Постояв под горячей водой, он начал переключать кран. Лед сменялся пламенем. Контрастный душ окончательно привел его в себя. Из ванной он вышел собранный и готовый к бою. Пока к словесному, но кто знает что будет.

Иван хозяйничал на кухне, на сковородке весело скворчала яичница, из заварочного чайника вкусно пахло ароматным чаем.

Он оглянулся на вышедшего Максима:

– Как ты, живешь, не знаю. В холодильнике шаром покати, кроме яиц ничего не нашел. А вот сортов чая у тебя, – он восхищенно покачал головой, – не во всяком магазине столько найдешь.

– Чай? Чай, я люблю, – Максим налил себе полную чашку, вроде бы невзначай взглянул на улицу. Где же у него прикрытие? Или не врал, что один работает? На улице ничего подозрительного не было. Да и быть не могло. Если это профессионалы, то Максиму здесь ничего не светит. А если так попробовать? Он закрыл глаза и потянулся сознанием, на улицу. Ничего не вышло. Без своих способностей Максим чувствовал себя неуютно, вроде как одетый, среди полной народа бани. Нет, не сейчас. Скорее всего, не врет. Если знает хоть бы часть правды про меня, не стал бы так в наглую врать. Да и сам, пожалуй, малую толику умеет. Максим это явственно почувствовал, даже находясь в отливе. Вон как спина напряглась, когда Максим потянулся за окно. Чует что-то.

Что, собственно говоря, неудивительно. Если он крутой профессионал из серьезной конторы, в чем Максим совсем не сомневался, да еще с боевым опытом, то он просто обязан был пробудить в себе что-то, что-то потустороннее – тонкое. Иначе бы не выжил.

– Ну что, все готово, наваливайся, – Иван поставил между ними сковородку со вкусно пахнущей яичницей.

– Спасибо, не буду, – Максим покачал головой.

– Что так? – в серых глазах Ивана мелькнула насмешка, – Боишься, отравлю?

– Когда желудок работает, голова спит.

– Хорошо сказано, но я все равно поем. Знаешь, что должен делать солдат при любом удобном случае.

– Есть и спать.

– Правильно, кто знает, когда в следующий раз придется.

Максим смотрел, как гость с аппетитом ест яичницу. Вроде бы не торопясь, аккуратно действуя ножом и вилкой, вот только сковорода опустошалась с ошеломительной быстротой.

Он отхлебнул чаю, хорошая смесь получилась, и продолжил рассказ.

Петр Свержин.

Девять лет назад…

Через полгода к упражнениям, развивающим тело, добавились техники работающие с сознанием и психикой.

Вот тут дело и забуксовало. Простейшее упражнение на концентрацию у меня не получалось. Ни как не удавалось сосредоточиться на пламени свечи, горевшей перед глазами. Огонек расплывался, мысли множились в голове, не давая сконцентрироваться. Как Дед ни бился со мной – ничего не получалось. Я пытался концентрироваться с утра, когда сознание свежо, а тело бодро, и после жесточайших физических нагрузок, когда тело отказывалось служить. Результат был один – полный ноль.

Он пытался зайти с другого боку и работать над деконцентрацией. Становилось только хуже, после пяти минут практики из глаз градом катились слезы, голову пронзала раскаленная дуга боли, и я терял сознание.

После недели мучения Дед взял тайм-аут, и дал мне выходной. Утром, еще по темноте, он собрался и куда-то ушел. Я же пролежал весь день на печи, глядя как за окном, ветер играет снежинками. Мыслей не было, былая глухая тоска в душе и вязкая вялость, словно оковы, сковавшая тело. Не было желаний, было ощущение что руки и ноги наполнены свинцом, а голова ватой. Хотелось только одного закрыть глаза, уснуть и ничего не чувствовать.

Дед вернулся на следующее утро, а я так ни разу и не встал за весь прошедший день. Он вошел, пахнув холодом, не снимая тулупа подошел ко мне и одним движением сдернул с печи:

– Пойдем, – выглядел он осунувшимся.

Не давая одеться, он вытащил меня во двор. Вынул из подмышки продолговатый сверток, протянул мне.

Я послушно развернул его. На жесткой овчине лежал – лук. Что это лук, а не палка было понятно сразу. Легкий, изящный и вместе с тем хищный изгиб плеч. Гладкая поверхность рукояти, украшенная резьбой полочка для стрелы и роговые насадки под тетиву. Рядом лежали свернутая тетива и три стрелы.

– Это мне? – сказать, что я был удивлен, это все равно, что промолчать.

– Надень тетиву, – бросил Дед.

– Зачем? – я стоял и тупо смотрел на него.

– Делай, что говорят! – Рявкнул он.

– Холодно, можно я оденусь? – Тело под тонкой рубашкой начало дрожать.

– Нет.

Я попытался одеть тетиву, лук не хотел сгибаться, вертелся в руках словно живое существо, а не вещь, сделанная из дерева.

– Да что ты делаешь, зачем ты навалился на него как медведь на березу, упри одно плечо в землю, перекинь через него ногу и плавно сгибай, опирая о бедро.

Наконец мне удалось накинуть костяное ушко тетивы на лаковую дугу и закрепить его в проушине лука.

– Натягивай, – Дед махнул рукой.

С первой попытки ничего не вышло, лук упорно не хотел поддаваться моим усилиям.

Полюбовавшись на мои мучения, он скомандовал:

– Ладно, на сегодня все. Завтра продолжим…

– Руку, руку не опускай, вес на заднюю ногу, держи лук, держи, я сказал!

Руки дрожали, особенно левая держащая рукоять, да и правой натянувшей тетиву приходилось нелегко. Казалось, пальцы отлетят, срезанные тонкой витой жилой. Пот застилал глаза, хрустели напряженные мышцы спины, руки ходили ходуном пытаясь удержать лук в натянутом положении.

– Все хва… – за миг до произнесения фразы, тетива таки сорвалась с онемевших пальцев и хлестко ударила по предплечью. На коже, набухла кровавая полоса.

Из глаз брызнули слезы. Это было больно, очень больно. Я присел на корточки прижав руку к груди. Все предплечье было исчеркано следами оставленными тетивой.

– Дыши, – Дед присел рядом, обхватив меня за плечи. – Дыши, редко и часто, дыханием изгоняй боль.

Я послушно задышал, как он учил часто и неглубоко, и действительно боль стала потихоньку отступать.

– Что я делаю не так? – я стер с глаз злые слезы. Лук ни как не поддавался мне, всю неделю я только и делал, что пытался удержать его, но ничего не получалось. Он упорно, норовистой кобылой, рвался из рук, оставляя следы на моей руке.

– Все! Все ты делаешь не так. – Дед не казался рассерженным, скорее задумчивым.

– Понимаешь, ты пытаешься, справиться с ним грубой физической силой. А лук, лук это… Вот чтобы ты получил от девушки пытаясь взять ее силой? Вот и с луком также. Не силой надо действовать, не силой. Он живой, как ты и я, и не любит грубости. А ты рвешь его, вот он тебе и не дается.

Дед вынул лук у меня из рук:

– Смотри.

Неуловим движением, он вскинул руки, и замер. Его голос звучал спокойно и равномерно, дыхание легкое и поверхностное. Лук трепещущей птицей замер в его руках, было видно, что это не простая деревяшка с веревкой. Нет, он был живым существом – изящный изгиб лебединых плеч, еле слышная песнь натянутой тетивы, и хищная красота стрелы с кованным листообразным наконечником.

– Не силой рук надо натягивать, а всем телом, рывок и зафиксируй суставы, поставь в них замок. Мышцы расслабь, держи структуру сухожилиями. Понял?

Я кивнул, со стороны все выглядело легко.

– Пробуй, – он передал мне лук.

Я попробовал, но ничего не вышло. Я разозлился, и рванул лук. Левой от себя правой к себе. Он упорно не желал натягиваться и раненой птицей рвался из рук, дрожа и норовя хлестнуть тетивой по рукам.

– Спокойно, – ладони Деда опустились мне на плечи, – закрой глаза, выровняй дыхание. Злость здесь не помощник. Любить! Надо просто любить этот лук, как свою женщину, как своего первенца, как самого себя. Вслушайся в него, это не вещь – это песня, это жизнь что бьется в твоих руках. Обратись к нему, проси и он откликнется.