Капитан Тучков сидел прямо на холодных камнях мостовой и менял в винтовке погнутую ударную иглу, когда опустившийся рядом отец Николай протянул большую кожаную флягу:

– Будешь, Александр Андреевич? Хоть не окончательная, но всё равно победа.

– Давай! – командир протянул руку. – Это точно не греческий огонь?

– Почти. Да ты попробуй.

Долгий глоток. Наконец, под обеспокоенным взглядом батюшки, Тучков перевёл дыхание и вернул ёмкость.

– Хороша.

– Ну дык…

– Прометею нашему предложи.

– Не хочет. Пока, говорит, пружину не сменит… И ругается сильно – тебя и Кутузова всячески кроет.

– Меня-то за что?

– За астролябии.

– Ну… погорячился я.

– Ага, а Михайло Илларионович сии мортирки говномётными самоварами обозвал. Катюша, говорит, мощнее бьёт.

– Какая Катюша?

– Представления не имею.

– Чудит генерал.

– Угу, он такой. Ещё будешь?

Документ 17

"Ордер господину генерал-маиopy Ахтырскаго гусарскаго полку шефу и кавалеру Борчугову, Љ 199. Жительствующий в городе Калуге, гвардии прапорщик Петр Демидов, в письме ко мне от 8-го сего месяца, прописывает оскорбительной для него поступок вашего превосходительства, причинивший страх всем в его доме, а двум его дочерям и опасную болезнь от испугу произшедшую, когда ваше превосходительство 6-го числа нынешняго месяца, в третьем часу ночи, обще с господином гражданским губернатором и кавалером Лопухиным, со многими ввереннаго вами полку офицерами, песенниками и гусарами, всего более ста человек, пришед к окнам его дому, все вдруг с барабанным боем, лошками и трещотками произвели необыкновенной и нечаянной на то время шум, упоминая притом, что таковыя ночныя гулянья безпокоющия обывателей и прежде сего нередко чинились, и просит имянно: "о таковом вашего превосходительства поступке изследовать и дерзновенность сию удержать, а тем совершенно облагодетельствовать не только его, но и всю тамошнюю обиженную вами публику". Я не упоминая ныне о всей публике, в разсуждении что жалоба сия приносится одним, предписываю вам: во-первых увеселениями своими ни в какое время не причинять безпокойствия другим, воздерживая от сего, по долгу вашему, всегда и подчиненных вам, за коих вы, как за себя, ответствуете; а за сим имеете мне точное и обстоятельное, противу вышеписаннаго, прислать объяснение.

Гр. Ростопчин.

Мая 11 дня, 1801 г. Санкт-Питербург." (приписка рукой императора Павла Петровича – "Видеть желаю сих безобразников лично всем полком немедля")

Флагманский линейный корабль слегка покачивался на мелководье Финского залива, но даже более сильное волнение не смогло бы помешать двум расположившимся в роскошной каюте джентльменам выпить чаю. Один, правда, боролся с тошнотой от морской болезни и с трудом скрывал эту борьбу, но держался в высшей степени достойно. Английский моряк – это, знаете ли, не профессия и не призвание, и даже не состояние души. Английский моряк – особая нация, венец творения Господа, всегда хранящего Англию. Так было, так есть, так будет. God, Save England!

Чаепитию не мешала далёкая канонада – случись она ночью, не будет лучшей колыбельной просоленной ветрами всех морей душе. А если бы всевышний дал талант композитора, то гул каждого сражения стоило переложить на ноты, и потом, длинными зимними вечерами, слушать их в исполнении камерного квартета. А самому сесть перед камином, укрыть ноги пледом, велеть зажечь свечи, раскурить длинную трубку с янтарным мундштуком и предаться воспоминаниям под херес и тревожный рокот струн. Битвы… музыка… поэзия… они похожи, недаром лучших в них венчают лавровым венком. Случайно ли?

– Кстати, о хересе! Как вы к нему относитесь, сэр Артур? Точнее сказать, к его вкусу?

– Более чем благосклонно, дорогой сэр Горацио! – откликнулся собеседник, пожилой мужчина с короткой, располагающей к апоплексии шеей, и непомерно большим носом на красном лице. – Действия этого petite caporal в Испании не нанесли ущерба вашим подвалам?

– Его флот сам с энтузиазмом восполняет мои запасы.

– Весьма благоразумно с их стороны.

– Конечно. Степень благоразумия капитанов купеческих судов напрямую зависит от количества нацеленных на них пушек.

– Кроме…

– Да, вы правы, кроме этих чёртовых русских. Они упрямы как ослы.

– И опасны как медведи!

– Я бы не был так пессимистичен и категоричен, сэр Артур. Слава русской армии как противника сильно преувеличена. Да, одержанные в прошлом победы… но над кем? Их противниками были турки да дикие персы!

– Но шведы? Но Пруссия?

– Когда это было? Даже не смешно.

– А французы? Наполеоновы генералы…

– Ах, оставьте! Какие генералы? Возомнившие о себе вчерашние булочники, аптекари и сапожники, ещё недавно не знавшие с какой стороны заряжается пистолет.

– Может быть, может быть… – с сомнением протянул краснолицый. – Но если русские разучились воевать, то что обозначают наши трёхнедельные эволюции вблизи фортов Кронштадта, обошедшиеся в три фрегата и один линейный корабль? Пусть шведские, но тем не менее… Чьим неумением это можно объяснить?

Первый из собеседников совершенно непочтительно забросил ногу за ногу и подпёр подбородок единственной рукой, поставив локоть на колено. Его лицо, бледное от природы, медленно налилось краской гнева. Впрочем, голос, стал спокойнее и бесстрастнее:

– Это объясняется, сэр Артур, скверным командованием сухопутными силами, посланными взять русскую столицу. Именно взять, а не штурмовать, так как те несколько полков, оставшихся в Петербурге, нельзя считать серьёзной силой, способной к сопротивлению. Благоприятнейший момент! Но что же мы видим?

– Вы меня обвиняете?

– Боже правый, конечно же нет! Мы не в парламенте, поэтому я лишь отвечаю на ваш вопрос. Ответьте и вы – где сейчас двенадцать тысяч человек и примерно столько же шведов? Молчите?

– Они сражаются, сэр Горацио!

– Это всё, что знает командующий десантом? Теперь второй вопрос – с кем они сражаются? По нашим сведениям, в городе не более десяти тысяч русских солдат.

– Но…

– Именно, сэр Артур!

Контр-адмирал Артур Филлип достал платок и промокнул пот. Чёрт побери, угораздило же на старости лет получить командование над сухопутными крысами!

– Я немедленно отправляюсь…

– К чему такая спешка? – Нельсон снова излучал радушие и любезность. – Мы же собирались выпить хересу, не правда ли?

Минька Нечихаев считал, что им несказанно повезло сегодня, и из всех изб в Воронино аглицкий генерал выбрал именно его дом. Не совсем его, конечно, но отчим Касьян Нечихай так давно перестал быть чужим, что… Тут в Минькиных знаниях зиял изрядный пробел, потому что родного отца он не помнил, и сравнивать было не с кем.

А англичане… да оне почти как люди, вот ей-богу! Всего лишь из дому переселили в хлев, но самих пальцем не тронули. Даже бабку Евстолию, которая лет пять с печи не слезала, просто на улицу вынесли и с крыльца бросили. Могли ведь и зарубить, как зарубили соседей – дядьку Ивана с тёткой Матрёной. А эти добрые! Корову только зарезали… жалко. И курей всех поели в один присест.

В хлеву тихо и пусто. Пусто от того, что поросей тоже забрали. А тихо… перепуганная Дашутка, младшая сестрёнка, против всякого обыкновения не хнычет, только глазёнками забавно хлопает да озирается непонятливо. Третье лето ей ишшо – глупая совсем. Самому-то Мишке опосля Троицы в аккурат десять стукнуло – мужик совсем, хотя и худосочный.

– Как же без коровы-то? – мать перебирала побелевшими пальцами край передника. Вот-вот взвоет дурным бабьим голосом, начнёт причитать так, что лучше бы умереть, но только не слышать.

– Цыц, дурища! – обычно смирный и неразговорчивый Касьян отвесил жене хорошего леща. – Заткнись! Пойдем-ка, Михайло, потолкуем кое о чём.