– С партикулярной печатью русской императрицы? Джентльмены, кто знает их язык?

– Позвольте мне? – всё тот же юнец вышел вперёд, протягивая руку. Получив бумагу, он сорвал печать, развернул лист, подслеповато прищуриваясь, и зачитал вслух:

"Мы, Божьей милостью самодержец Всероссийский Николай, повелеваем полковнику Семёновского полку Александру Блюмбергу донести до сведения августейших особ аглицких и протчих, на пути встреченных, о воцарении Нашем на престоле Российском. А тако же повелеваем просить о помощи рукою вооружённой, флотом или иным способом, для подавления недовольных, к Буонапарте склоняющихся.

С доподлинным верно. Императрица Мария Фёдоровна руку приложила. 1801 марта 14."

Лорд Когрейн молчал, обдумывая открывшиеся обстоятельства. И особенно беспокоили полномочия, данные посланцу для испрашивания помощи. Ведь попади это письмо, да и остальные тоже, к Нельсону… Да Горацио из кожи вон вылезет, чтобы добыть для британской короны такой бриллиант. Что бриллиант – россыпи Голконды меркнут перед возможностью покорить дикое царство, по недоразумению именуемое империей. А выскочка хитёр – не встречи с Уитсвортом он ждал, а известий подобных этому. Знал о готовящемся перевороте, одноглазый лис?

– Вы меня обманывали полковник!

– В какой-то степени да, но по чести сказать – нет.

– Это как? – Коммандер удивлённо поднял бровь, требуя пояснений.

– Присяга важнее, милорд.

Когрейн ещё раз удивился. Но не словам, произнесённым Бенкендорфом, а пылу, с которым это было сказано. "Фанатик и педант" – подумалось англичанину. – "С таким будет трудно иметь дело"

– Не возражаете, полковник, если мы продолжим разговор в моей каюте?

– К вашим услугам, коммандер! – Александр Христофорович улыбнулся и демонстративно вытряхнул из рукава длинный стилет, воткнувшийся в палубу. – Почему бы двум джентльменам не поговорить в более… э-э-э… приватной обстановке?

В капитанской каюте ничего не изменилось за четверть часа, разве что исчезло пролитое в спешке вино, да на столе появился спасённый от разграбления ларец. Полковник, которому стало не нужно изображать скромного торговца, без приглашения плюхнулся в кресло, одновременно придвинув к себе коробку с коллекцией превосходных трубок.

– Вы позволите? Не поверите, так соскучился по настоящему табаку! Более всего мне нравится виргинский. Турецкий тоже неплох, но, согласитесь, путешествие через океан придаёт табачному дыму определённую прелесть.

Когрейн кивнул, одобряя выбор пенкового чубука, и предложил:

– Хересу, господин полковник?

– Предпочитаю водку, но может быть, у вас найдётся виски?

Нашли. Разлили. Звякнули стаканами.

– За здоровье вашего юного императора, полковник!

– И его матушки, – согласился с тостом Бенкендорф. – Смею надеяться, коммандер, что их просьба о военной помощи будет доведена до Его Величества? А ещё лучше – составьте протекцию для аудиенции.

Ответа не было довольно долго – англичанин молчал, делая вид что увлечён исключительно дегустацией напитка. Наконец выдал:

– Видите ли в чём дело, полковник… Его Величество, как бы помягче сказать… он немного не в себе, и решать такие вопросы…

– Да?

– Именно! Кстати, а зачем вам лично ехать куда-то? Долг каждого дворянина – помочь другому дворянину в трудную минуту. Если желаете, то я могу взять на себя столь неблагодарное дело. Да-да, неблагодарное, уж поверьте мне.

– Охотно верю, коммандер. И в благие намерения тоже верю, – на губах Бенкендорфа появилась улыбка, намекающая на…

"Чёрт побери, на что же он намекает?" – в том, что этот русский его раскусил, лорд Когрейн уже не сомневался. – "Но неужели не понимает? Должен понять!"

– Я могу рассчитывать на ваше… э-э-э…

– Хотите начистоту, милорд? – Александр Христофорович доверительно склонился. – Исполнением этого поручения я рассчитывал значительно поправить своё благосостояние, весьма расстроенное, как ни печально в этом признаваться.

– А десять тысяч фунтов могут тому поспособствовать?

– Не понимаю.

– Простите, полковник, вы прекрасно всё понимаете. Мне выпал уникальный шанс совершить нечто, ведущее к славе и карьере… Откровенность за откровенность – готов поменять деньги на всё это.

– И?

– А вы стоите между мной и возможностью.

– Угрожаете, коммандер?

– Помилуй Боже, полковник! Угрожать джентльмену и человеку чести? Наоборот, предлагаю вариант, устраивающий нас обоих.

– Пятнадцать тысяч, милорд.

– Это невозможная сумма! Одиннадцать.

– Четырнадцать, я тут же возвращаюсь в Петербург.

– У меня нет при себе таких денег, полковник! Двенадцать, и возвращаю шведскую посудину вместе с командой.

– Они не стоят и десяти шиллингов. Тринадцать, и то лишь из уважения к королевскому флоту, который обеспечит "Нетрезвую русалку" водой и провизией.

– Хорошо, двенадцать с половиной, но вы дадите расписку никогда не воевать против Англии.

– Обычного честного слова не достаточно? Впрочем, расписка против золота… я предпочитаю наличные звонкой монетой. Да, милорд, остановимся на двенадцати с половиной. Но в гинеях.

Через три часа коммандер Когрейн с плохо скрываемой ненавистью смотрел вслед удаляющемуся шведскому судну, с трудом сдерживая желание отдать команду канонирам разнести это корыто в щепки. Но нельзя, слишком многие узнали об этом чёртовом русском полковнике и его миссии, слишком велики будут осложнения в случае его утопления. Пусть плывёт. Но откуда он узнал о некоторых сбережениях, сделанных во время средиземноморского патрулирования? Не иначе нечистый ворожит… И турецкое золото взял по заниженному курсу…

Ладно, пусть сожаления останутся в прошлом. А впереди ждёт доклад адмиралу Хайд Паркеру, блистательный поход в Россию на мостике фрегата как минимум, и… и прочее, заманчивое и великолепное!

– Что ни говорите, Александр Павлович, а наше новое обмундирование более приспособлено…

– К каторжным работам?

– Нет, к новым задачам, – Тучков с силой воткнул тяжёлую пешню в лёд, распрямился, и захлопал по карманам в поисках трубки. – Не желаете попробовать недавно завезённого?

– Кременчугский? – командир тоже отставил инструмент. – Александр Андреевич, право слово, курение оного можно приравнять к изощрённой пытке.

– Думаете, моршанский будет получше? Сомневаюсь… зато в нашей казарме клопов нет.

– Разве что так…

– А с другой стороны – вполне соответствует недавнему указу о запрете ввоза в Россию иностранных товаров, если таковые имеют свойства отечественных.

– Надеюсь, кофий жжёными желудями не заменят?

Тучков лишь неопределённо пожал плечами:

– Во всяком случае французского шампанского нам больше не пить.

– Это да. Но вот чайку… – Александр обернулся. – Василий, давай дуй на "Недотрогу", пусть чаю всему батальону сообразят. И пошевеливайся.

Денщик, трудившийся чуть поодаль, гаркнул что-то радостное и побежал в сторону линейного корабля "Не тронь меня", большинством обзываемого "Недотрогой", наиболее циничными – "Девственницей". Да… так уж получилось, что вместо ожидаемых штрафниками ружей им выдали совсем другое оружие и бросили на вызволение вмёрзшей в лёд Ревельской эскадры. Зачем это нужно было делать и почему нельзя дождаться пока всё растает само, не знал никто. Но посетивший опального наследника бывший Рижский губернатор Христофор Иванович Бенкендорф заявил, наставительно воздев к небу указательный палец:

– Зачем искать глубокий смысл в том, в чём, возможно, его никогда и не бывало? Вам, Ваше Высочество, требуется приучить своих штрафников к мысли, что приказы существуют для их обязательного исполнения, а не обсуждения нижними чинами. И потом… усталость совершенно замечательно выбивает из солдатских голов всякие дурные намерения.