Я не участвовала в этом трепе, потому что чувствовала себя гораздо опытнее. Представляю, как выкатились бы у них глаза, если бы я решилась рассказать о моем прошлом, когда я жила «нигде», и моя любовь пробивалась сквозь бесплодную почву. Я никого не хотела проклинать, кроме одного-единственного человека, по чьей вине все это случилось. Мама!
Однажды, вернувшись домой, я разразилась длинным, ядовитым письмом, но не знала, куда его послать. Я отложила его до тех пор, пока не выясню адрес в Грингленне. Одно я знала точно: я не хочу, чтобы она знала, где мы живем. Хотя она и получила заявление, но там не было ни имени Пола, ни нашего адреса, только адрес судьи. Но рано или поздно она еще услышит обо мне и пожалеет об этом.
Каждый день занятий мы начинали в тяжелых шерстяных рейтузах и упражнялись у станка до тех пор, пока кровь в венах не начинала бежать веселее, и нам не становилось жарко. Как только мы начинали потеть, то сбрасывали их с себя. Хотя мы и закалывали волосы на затылке, как это делали пожилые уборщицы, они тоже скоро становились мокрыми, и нам приходилось принимать душ по два-три раза в день. Даже в субботу мы работали по восемь-десять часов. За станок нельзя было держаться крепко, он служил лишь для того, чтобы сохранять равновесие, учиться владеть телом и быть грациозной. Мы делали plies, tendus, glisses, fondus и ronds de jambe a terre, и все это было очень нелегко. Порой я чуть не кричала от боли в ногах. Далее следовали frappes, ronds de jambe en l'air, petite и grande battlements, developpes и другие упражнения для разминки, которые должны сделать наши мышцы длинными, сильными и податливыми. Затем мы выходили в центр зала и повторяли все упражнения там, уже без поддержки.
Но это было еще не самое страшное — потом начиналась настоящая работа, требующая технического мастерства.
Когда меня хвалили, я была на седьмом небе от счастья, так что не зря я танцевала на чердаке, танцевала из последних сил, — вот о чем я думала, приседая и два, и три, и так до бесконечности, а Джорджес тем временем барабанил по клавишам старенького пианино. И еще там был Джулиан.
Его почему-то по-прежнему тянуло в Клермонт. Я считала, что его визиты объясняются эгоистическими причинами, потому что тогда мы садились в кружок на полу, а он танцевал в центре, демонстрируя высочайшую виртуозность и немыслимую скорость вращения. Его прыжки были настолько легки, что, казалось, для него не существует притяжения, его grand jetes завершались невероятно мягким приземлением. Зажав меня в углу, он поведал мне, что именно его неповторимый стиль придавал представлению особое очарование.
— Послушай, Кэти, считай, что ты вообще не видела балета, пока не посмотришь нью-йоркский балет. — Он зевнул, словно ему все страшно наскучило, и обратил взор своих смелых черных глаз на Норму Белль, одетую как всегда в свое коротенькое просвечивающее трико.
Я быстро спросила, почему он так часто приезжает в Клермонт; если считает Нью-Йорк лучшим местом на земле.
— Навестить мать и отца, — ответил он как-то безразлично. — Ты же знаешь, Мадам — моя мать.
— О, я этого не знала!
— Ясное дело. Я не очень-то люблю распространяться об этом. — Он улыбнулся порочной улыбкой. — А ты все еще девственница?
Я ответила:
— Не твое дело.
Но он только рассмеялся.
— Ты слишком хороша для этого захолустья. Ты другая, непохожая на остальных. Не знаю, в чем тут дело, но на твоем фоне другие девчонки выглядят неуклюжими занудами. В чем твой секрет?
— А твой?
Он ухмыльнулся и взял меня за грудь.
— Я великий человек, вот и все. В этом все дело, и скоро весь мир узнает об этом.
Вне себя от негодования, я сбросила его руку, со всей силы наступила ему на ногу и попятилась.
— Прекрати! — выкрикнула я.
Так же неожиданно, как он зажал меня в углу, он потерял ко мне всякий интерес и пошел прочь, а я осталась стоять, глядя ему вслед.
Обычно после занятий я шла домой и весь вечер проводила в обществе Пола. Когда он не был усталым, с ним было очень интересно. Он рассказывал о своих пациентах, не называя имен, вспоминал детство, говорил, что всегда мечтал стать врачом, совсем как Крис. После обеда он уезжал, у него был обход больных в трех окрестных больницах, в том числе и в Грингленне. Чтобы провести время в ожидании его возвращения, я пыталась помогать Хенни. Когда он приезжал, мы либо смотрели телевизор, либо ходили в кино.
— Пока ты не появилась, я никогда в жизни не был в кино, — сказал он однажды.
— Никогда? — удивилась я.
— Ну, почти никогда. У меня были определенные привычки, но с тех пор как ты здесь, у меня совсем нет времени. Просто не знаю, куда оно уходит!
— На разговоры со мной, — кокетливо произнесла я и погладила пальцем его чисто выбритую щеку. — Мне кажется, я знаю о тебе больше, чем о ком-либо еще в мире, за исключением разве что Криса и Кэрри.
— Нет, — сказал он неожиданно сухим тоном. — Я не сказал тебе всего.
— Почему?
— Тебе не надо знать все мои темные секреты.
— Ведь я же открыла тебе свои тайны, и ты не отвернулся от меня.
— Иди спать, Кэтрин!
Я вскочила на ноги, подбежала к нему, поцеловала в щеку и только тут заметила, что он покраснел. Я бросилась наверх. Взбежав по лестнице, я оглянулась: он стоял внизу у перил и смотрел на меня, словно вид моей коротенькой розовой ночной рубашки заворожил его.
— И не бегай по дому в таких вещах! — крикнул он мне. — Надевай халат!
— Доктор, вы же сами купили мне эту одежку! Вот уж не ожидала, что вам нравится, чтобы я прятала свое тело! Я думала, что вам будет приятно увидеть меня в этой рубашке.
— Ты слишком много думаешь!
Утром я вставала очень рано, до шести, чтобы мы могли позавтракать вместе. Ему нравилось, когда я с ним, хотя он и не подавал вида. Но я-то знала! Я околдовала, заворожила его, я теперь хорошо изучила, как быть похожей на маму.
Иногда мне казалось, что он старается меня избегать, но я не давала ему такой возможности. Именно он должен был научить меня тому, что мне необходимо было знать.
Его комната была через холл от моей, но я никогда не решалась пробраться к нему ночью, как бывало пробиралась к Крису. Я так скучала по Крису и Кэрри. Когда я просыпалась и вспоминала, что они не рядом со мной, сердце мое пронзала боль. Еще более я переживала оттого, что их не было вместе с нами за завтраком, и если бы со мной не было Пола, то день начинался бы для меня со слез, а не с вымученной улыбки.
— Улыбнись мне, моя Кэтрин, — сказал мне как-то утром Пол, когда я сидела мрачная над своей овсянкой и яичницей с беконом. Я подняла глаза, уловив что-то в его голосе, какое-то томление, словно он очень нуждался во мне.
— Никогда больше не называй меня так! — сказала я хрипло. — Крис называл меня «моя любезная Кэтрин», и я не хочу, чтобы кто-нибудь другой называл меня своей!
Он ничего не сказал, отложил газету, встал и пошел в гараж. Сейчас он уедет в больницу, потом отправится в другую и в третью, затем вернется домой и будет принимать больных у себя в кабинете, так что я не увижу его до самого обеда. Я так мало видела его, впрочем я всегда мало бывала с теми, кто мне приятен.
Только по выходным, когда приезжали Крис и Кэрри, он чувствовал себя в моем обществе менее напряженно. Но стоило им разъехаться по своим школам, как что-то вновь возникало между нами, пробегал какой-то ток, значит, он так же привязан ко мне, как и я к нему! Интересно, с ним происходило то же самое, что и со мной? Все больше и больше привязываясь ко мне, он старался забыть свою Джулию, так же как я старалась выбросить из своего сердца Криса.
Но мои грехи были тяжелее, чем его, по крайней мере, я тогда так думала. Я считала, что я единственное существо на свете с таким темным, грязным прошлым. Мне и в голову не могло прийти, что такой замечательный, благородный человек, как Пол, тоже имеет небезупречную репутацию.
Не прошло и двух недель, как из Нью-Йорка опять прилетел Джулиан. На этот раз он не стал скрывать, что приехал специально, чтобы увидеть меня. Я была польщена и смущена, поскольку он уже завоевал признание, а я была лишь в самом начале пути. Он заявился ко мне на старом потрепанном автомобиле, который не стоил ему практически ничего, за исключением вложенного труда, поскольку все части для него Джулиан нашел на свалке.
