Между тем Давид не вернулся ни на следующий день, ни позже. Он был занят приготовлениями к гигантскому празднику, который приказал устроить Робеспьер, достигший наконец вершины власти. Неподкупный полагал, что все его враги, кроме одного, повержены. Именно в эти дни он записал в своем дневнике: «В грядущие дни решится судьба империи. Две силы, борющиеся за право управлять ею, предстали друг перед другом… Во главе преступной группы, которая надеется налиться кровью верных представителей народа, стоит барон де Бац…»

И все же Робеспьер решил отблагодарить за свои успехи кого-то более достойного уважения, чем богиня Разума. Неподкупный верил в некое Высшее существо, которое, впрочем, он отказывался называть богом. И вот 7 мая перед лицом изумленного Конвента Робеспьер заявил, что желает воздать почести этому Высшему существу, избравшему его своим посланником. С тех пор Давид рисовал, конструировал, готовил планы огромной демонстрации, которая должна была состояться 20 прериаля, в воскресенье, на Троицын день. Вероятно, Робеспьер надеялся, что Высшее существо присоединится к революционной толпе…

Пока шла подготовка, горожане обсуждали планы Давида, то одобряя, то осуждая их. Но тут произошли два события, которые убедили людей, что «иностранный заговор» действительно существует и заговорщики начинают действовать. 3 прериалянекий Анри Адмираль пришел в девять часов утра к Робеспьеру, но тот его не принял. Весь день этот человек провел в городе — ел, пил, развлекался. К одиннадцати часам вечера он вернулся к себе домой, но в квартиру не вошел, а остался на лестнице. Когда около часа ночи в вестибюль вошел сподвижник Робеспьера Колло д'Эрбуа, живущий в том же доме, Адмираль выстрелил ему в голову. Но пистолет дал осечку. Напуганный Колло д'Эрбуа нагнулся, чтобы поднять трость, и это спасло ему жизнь, потому что Адмираль выстрелил второй раз. Потом он забаррикадировался в своей квартире, но это не спасло его от ареста. Анри Адмираля отправили в Консьержери. Там безумец повторял только одно: он сожалеет, что промахнулся и что купил за большие деньги никуда не годное оружие… Второе событие — скорее это можно было назвать недоразумением — произошло днем 4 прериаля. Около шести часов вечера двадцатилетняя девушка Сесиль Рено, дочь владельца писчебумажной лавки, вышла из своего дома на острове Сите, никого не предупредив. Она жила с отцом и тремя братьями, двое из которых служили в армии. Три часа о ней никто ничего не знал. В девять часов Сесиль подошла к дому Робеспьера, но ей сказали, что Неподкупный еще не вернулся. Девушка рассердилась.

— Он представитель народа, — заявила она, — и должен принимать тех, кто хочет его видеть.

Сесиль произнесла это тоном высокомерным и холодным, что очень не понравилось двум друзьям Робеспьера, оказавшимся во дворе. Они пригрозили девушке, что отведут ее в Комитет общественной безопасности. Один из мужчин взял девушку за локоть, чтобы вывести со двора, но она вырвала руку.

— При старом строе даже к королю можно было входить свободно! — крикнула Сесиль Рено.

— Так ты жалеешь о том времени, когда страной правили короли?

— Я бы отдала жизнь за то, чтобы иметь короля! А вы — всего лишь тираны!

Перед членами Комитета общественного спасения, куда ее немедленно отвели, Сесиль Рено повторила то же самое и добавила, что хотела увидеть Робеспьера только для того, чтобы посмотреть, какими бывают тираны. Что же касается небольшого свертка, который она придерживала локтем, то в нем оказалось платье из белого муслина и белье. Сесиль заявила, что взяла все это специально, чтобы у нее было во что переодеться там, куда ее отведут. На вопрос, куда же, по ее предположениям, ее должны были отвести, девушка ответила как ни в чем не бывало:

— В тюрьму, конечно! А оттуда на гильотину…

Эти два дела получили широкий резонанс. Люди пришли к выводу, что два раза за один день покушались на Робеспьера! Знаменитый заговор воплощался в жизнь, появились реальные заговорщики, а значит, все расправы были не напрасны.

Между тем Робеспьер лишь с еще большим тщанием принялся готовиться к грядущему торжеству, на котором он будет единственным героем — он, избранник Высшего существа! Ну, а потом народ сможет насладиться еще одним спектаклем. Люди увидят, как примерно накажут участников бесчестного заговора, друзей Баца. А там, возможно, удастся наконец добраться и до самого барона-призрака.

За четыре дня до праздника, 16 прериаля, или 4 июня, Робеспьера единогласно выбрали председателем Конвента, но спустя два дня председателем Клуба якобинцев стал гражданин Фуше, ненавидевший Робеспьера. И это «но» сыграло огромное значение в дальнейшем развитии событий…

Несмотря на мольбы Жюли и самого Тальма и на настойчивые просьбы Давида приехать посмотреть на его творение, Лаура упрямо отказывалась идти на праздник. Ее американские друзья не пойдут, она боится толпы вообще, а та, что соберется на Марсовом поле, внушает ей ужас. Она знает, на что способны эти люди.

— Идите без меня, друзья мои, — сказала молодая женщина. — Вы потом мне обо всем расскажете.

А вот Жуану Лаура охотно дала разрешение отправиться на праздник: Жоэлю как очевидцу не было цены, она не сомневалась, что он будет совершенно объективен.

На самом деле Робеспьер, Давид и тысячи людей, работавших целый месяц, как рабы, возводившие пирамиды, потрудились на славу. Огромный кортеж должен был провезти колесницу Свободы от Тюильри до Марсова поля, где планировалось развернуть основное действие. Давид дал волю своей тяге к гигантомании. На террасе Тюильри он выстроил амфитеатр, вокруг которого возвышались статуи Амбиций, Разногласий и Эгоизма, которые позже должны были взорвать братья Руджиери, мастера фейерверков.

В девять часов утра амфитеатр был уже полон, вокруг тоже теснилась толпа. Среди зрителей присутствовали депутаты Конвента в темно-синих сюртуках и шляпах с трехцветной кокардой. Каждый из них держал в руке маленький букет из искусственных колосьев пшеницы, васильков и маков. Молодые люди выстроились квадратами вокруг знамени своей секции, матери с букетами роз в руках вели за руки дочерей в белых туниках.

Раздался грохот барабанов, заиграл оркестр, и на вершине амфитеатра появился Робеспьер. Его тонкий силуэт, затянутый в шелковый фрак цвета небесной лазури, в белых кюлотах и чулках, почти не выделялся на фоне неба. На голове был привычный пудреный парик. Он напоминал элегантного вельможу старого режима. В руке Робеспьер держал сноп пшеницы. В таком виде он и начал свою речь: «Наконец наступил великий день, который народ посвящает Высшему существу…»

Его речь услышали не все, потому что голос у Робеспьера был негромкий. Потом Неподкупный направился к Марсову полю. Тем временем статуи сгорели, а на их месте появилась статуя Мудрости. Это случилось несколько раньше положенного, поэтому и она чуть не лишилась головы, и от нее еще долго пахло дымом. Многие депутаты Конвента смеялись в открытую, их явно раздражала эта помпезная церемония.

По дороге Робеспьера, который хотел, чтобы его считали жрецом нового культа, встречали криками «Виват!», песнями и овациями. Однако его тонкий слух, как компенсация не слишком хорошего зрения, различал и другие выкрики: «Диктатор! Шарлатан!» Робеспьер делал вид, что не слышит их, только все больше бледнел.

Наконец процессия достигла Марсова поля. Давид превзошел самого себя. Пусть ему так и не удалось воздвигнуть гору на Новом мосту из камней снесенного собора Парижской Богоматери, но он соорудил ее здесь. На эту «Святую гору» поднялись представители народа, хоры, оркестры и знаменосцы. На самом верху горы, у входа в глубокий грот, освещенный гигантскими канделябрами, стояла колонна в пятьдесят футов высотой. Античный алтарь, пирамида, саркофаг и храм с двадцатью колоннами довершали это творение.

Когда депутаты Конвента разместились на вершине горы, хор из двух тысяч голосов грянул гимн в честь Отца Вселенной, сочиненный Мари-Жозефом Шенье. Молодые девушки бросали цветы в толпу, матери поднимали над головами детей, юноши потрясали саблями и клялись не бросать их до победы. После чего присутствующие смогли насладиться пикником, обильно запивая еду вином.