“Насколько можно понять, и поклонники, и оппоненты Верочки [Полозковой] сочли, что присуждение премии „Неформат” есть заявка на передел литературного поля, а цели у этого грядущего передела будут откровенно популистскими”.

“Присуждение „Неформата” в очередной раз демонстрирует, что в России разрушены или дискредитированы институты публичной экспертизы в области культуры; одним из них является литературная критика. В другой ситуации награждение Полозковой вызвало бы не растерянность одних и радостные реплики других (вроде „Наконец-то все поймут, что такое настоящая поэзия! Наконец-то придет лесник и пошлет всех на фиг!”), а несколько содержательных статей о том, какого рода поэзию представляет Полозкова (и какого рода прозу — Рапопорт), в рамках какой системы координат произведено награждение и т. д.”.

“Сейчас поэзию хотят сделать набором иррациональных, самодостаточных и возвышенных переживаний (эстетический феномен „возвышенного”, согласно работам современных философов, может быть не только романтичным, но и брутальным, и даже шокирующим). Пусть в поэзии будет сколько угодно примет современности, брутальных или дискомфортных описаний страдания, но место ей может быть отведено только в частной, приватной жизни, в сфере „культурного досуга”. Такое пожелание и даже требование к поэзии со стороны истеблишмента или его значительной части — очевидно, тенденция долговременная. Этого не нужно бояться, но это стоит понимать”.

Станислав Лем. Моим читателям. На грани литературы, философии и футурологии. — “НГ Ex libris”, 2009, № 11, 26 марта <http://exlibris.ng.ru>.

“<...> я пользуюсь удобным случаем, чтобы объясниться — то есть чтобы разъяснить, почему каждая моя следующая книга все меньше похожа на прежние, получившие ваше признание”.

Открытое письмо Лема читателям было опубликовано в журнале “Polska” в № 5 за 1973 год. Переводчик — В. И. Язневич.

“<...> я считаю, что такая „нормальная” литература, каковой является science fiction , с каждым проходящим годом оказывается во все большей опасности. Эта опасность не в том, что возникла „страшная конкуренция” в виде фильмов, телевидения, средств массовой информации, и поэтому люди предпочитают смотреть в маленький или большой экран, а не читать книги. Опасность в том, что мы теряем ориентацию в нагромождении мировых событий, то есть мы не можем определить их реальную иерархию — различить степень их влияния на нашу нынешнюю и дальнейшую судьбу. Мы чувствуем, что цивилизация в своем поступательном движении отрывается, что ее отрывают от традиционных исторических корней, поэтому она должна зондировать свое будущее, она должна сегодня принимать решения, последствия которых спасут или погубят наших детей и внуков. Такое положение дел выше наших сил, и его иногда называют future shock — шок будущего, потрясение от видения непостижимого, раздираемого противоречиями, но вместе с тем и неотвратимо приближающегося будущего. Это положение дел застало литературу и science fiction неподготовленными. То, о чем сегодня говорит „нормальная” беллетристика, как и то, что рассказывают разукрашенные книги SF, уходит и уводит от мира, который есть, и тем более от мира, который стоит у ворот, — у ворот, ведущих в XXI век”.

Владимир Мартынов. “Нет более неадекватного сообщества, чем музыканты”. Композитор-некомпозитор с интересом смотрит на лондонский провал своей оперы-неоперы. Беседу вела Екатерина Бирюкова. — “ OpenSpace ”, 2009, 23 марта <http://www.openspace.ru>.

“В современном понятии дизайн — это что-то внешнее и декоративное, а на самом деле — это первичное и основополагающее. Сейчас мы входим в эпоху нового дизайна, где дизайнер — человек, который комбинирует разные стили, — становится важнее художника, который создает авторские вещи. Позиция такого художника — „великого артиста” — для меня неадекватна и смешна. Это все равно что, как в анекдоте об армянском радио, представление о сверхфантазии: вставить себе в задницу веник и изображать из себя райскую птицу”.

“Да, человек в том виде, в каком он есть, не может дальше существовать. Кризис, о котором уже столько сказано, непонятно чем кончится. Но чем бы он ни кончился, ясно, что в такое состояние современный мир привел именно человек”.

Александр Мелихов. Искусство — самооборона. — “Культура”, 2009, № 10, 12 — 18 марта <http://www.kultura-portal.ru>.

“<...> главная цель художественного творчества ровно та же, что и у всей прочей нашей духовной деятельности, — самооборона. Обеспечение хотя бы сколько-нибудь сносной картины мира, недостижимой без помощи иллюзий: реальность всегда слишком ужасна”.

“<...> пожалуй, самым изощренным изобретением в искусстве духовной самообороны оказалась вовсе не сказка, не мелодрама с неизбежным хеппи-эндом, в который поверить невозможно, но — трагедия: трагедия не только признает все ужасы мира, но даже намеренно их концентрирует, однако изображает человека среди этих ужасов красивым и несгибаемым. Пробуждая в нем гордость, а следовательно, и силу. Да, мы беспомощны перед мировым хаосом, но зато до чего прекрасны!”

См. также беседу Александра Мелихова с Еленой Елагиной: “Разрушает красоту не масскульт, а образованные жулики” — “Новая газета”, 2009, № 27, 18 марта <http://www.novayagazeta.ru>.

Юрий Милославский. Пушкин — Гоголь — Хлестаков. — “День литературы”, 2009, № 3, март <http://zavtra.ru/denlit/lit_index.html>.

“У нас нет никаких оснований, помимо ложно понимаемого „литературоведческого целомудрия”, отказываться от признания того, что автор „Ревизора” с упорством подчеркивал родство Александра Сергеевича с Иваном Александровичем. Выражаясь более определенно, скажем, что львиную долю пушкинского составляющего в культурном пространстве России первой трети XIX в. Гоголь — творческая и личностная противоположность Пушкину — расценивал именно как „хлестаковское” — искреннее, естественное, несомненно даровитое, полное внешнего блеска, хлесткое, но легковесное, аморальное и недостаточно „серьезное””.

“Мы попали под каток гламура”. Сергей Шаргунов о шлаке жизни и литературном счастье. Беседовала Анна Гилёва. — “ OZON.ru ”, 2009, март <http://www.ozon.ru/context/magazin>.

Говорит Сергей Шаргунов: “Я ничего не могу сделать с некоторым своим неверием, и зачем здесь притворяться. Я скорее мистик. Верю в закономерность происходящего, стараюсь делать хорошее, практически по молчалинскому рецепту: он говорил, что нужно не только быть ласковым со своей собакой, но и со своим слугой и собаку его погладить. В этом принципы внешней нравственности. Иногда я прихожу в церковь.

Я наблюдал в жизни очень неглупых людей, которые фанатично веруют, например, как Анастасия Ивановна Цветаева. Но у меня всегда был барьер. Случались некие чудеса, бывали сновидения, но ничто меня не подвигало к безоговорочной вере. Однако я за церковь. Я считаю, что русская церковь — это важный момент, пристанище. Правильно говорит Христос, что он пришел не к здоровым, а к больным”.

Анна Наринская. Договор с обманом. Судьба Булата Окуджавы по Дмитрию Быкову. — “Коммерсантъ”, 2009, № 38, 4 марта <http://www.kommersant.ru>.

“По мнению Дмитрия Быкова, „в русской жизни 1950 — 1990-х годов Булату Окуджаве выпало играть ту же роль, которая досталась Блоку”. И даже сильнее: „Окуджава был своеобразной реинкарнацией Александра Блока”. Обоих поэтов Дмитрий Быков ласково называет „трансляторами” и иногда нежно над ними подтрунивает: „Удивительное дело — эти трансляторы: когда есть что (в весьма узком диапазоне, ибо ловят не всякую волну) — транслируют. Когда нечего — пишут никакие тексты”. Насчет „трансляторов”, как ни дико звучит это слово в таком контексте, можно даже согласиться. И Блок, и Окуджава, выражаясь по-быковски, ловили волну. Но масштаб и, главное, глубина их „трансляций” несопоставимы. Через музыку Блока мы до сих пор улавливаем тектонические сдвиги породы, а лирика Окуджавы передает мелкие колебания грунта. Не желая того, Дмитрий Быков сам это и показывает”.