— Я могу теперь уйти?
— Разумеется, — сказал Бушар. — Я знаю, вы охотно мне поможете всем, что будет в ваших силах.
Он принес Макэлпину пальто, но тот и не шелохнулся. Его голова так запрокинулась, что спинка стула упиралась ему в шею, одна нога была вытянута, другую он поджал под стул.
— На вашем месте, мистер Макэлпин, я не стал бы обвинять себя, — дружелюбно заключил Бушар, которому всегда бывало утешительно обнаружить мелкие человеческие слабости в интеллигентных людях.
Макэлпин не ответил. Бушар немного подождал, глядя на него с любопытством, и улыбнулся. Он решил, что понял, отчего Макэлпин не двигается с места. Наверно, ему просто страшно выйти отсюда на белый свет. Что, если и друзья, узнав его историю, встретят его так же, как эта Кэтрин Карвер? Бедняга столько сегодня пережил да еще наклюкался к тому же, что, видно, хочет лишь одного — забыться. Дыхание все тяжелей. Он спит. Бушар шагнул к Макэлпину, чтобы разбудить, но пожалел беднягу и, положив его пальто на стол, ушел.
Когда Макэлпин проснулся, у него ломило шею, ноги затекли, и он не мог сразу припомнить, где он? Потом он встал, надел пальто. В коридоре он замедлил шаги, как будто опасаясь, что его окликнут и велят вернуться или преградят дорогу. Никто не сказал ему ни слова. Выйдя на улицу в холодный бледный полумрак, он вздрогнул и поднял воротник пальто. Небо было свинцово-серое, из ночной мглы медленно проступали резкие очертания домов. Рассвет еле брезжил. В полутьме дома из серого известняка казались холодными, угрюмыми. Окна некоторых контор были еще освещены, там уборщицы мыли полы. По сточным канавкам струилась вода. Снег таял всю ночь. В той части города, куда падала густая тень горы, было еще темно, как ночью.
Он решил ходить по улицам хоть целый день, пока не уяснит себе причину, настоящую причину того, что произошло. Нет, не слепая насмешка судьбы, нечто совсем другое, и он узнает, что это — пусть даже это разобьет ему сердце — в тот решительный момент удержало его от самозабвенною порыва, помешало ему, очертя голову и не раздумывая, кто эта девушка, навек связать их судьбы. Так что же это, что их разделило? Опять высокая темная изгородь, черный барьер. С той стороны горят огни, там смеются, поют. Во всем этом необходимо разобраться.
На улице светлело, в неярких еще лучах расплылись и поблекли серые, как слоны, здания. Загрохотали грузовики. Макэлпин пересекал район товарных складов, направляясь к Блюэри. Одно за другим погасли бледные пятна освещенных окон. Двери контор отворились, уборщицы шли по домам. В рассветной тишине их голоса звучали громко и значительно. Из гавани, куда не проникли еще солнечные лучи, тоже доносились разные звуки. На свисток заблудившегося в тумане судна с другого судна стоном отзывалась сирена. Но каждый звук существовал сам по себе, и журчание воды в сточной канавке так и оставалось ночным шумом, замешкавшимся до утра.
Вдруг Макэлпин подумал: «Бушар был прав. Все общество виновно. Почему я вспомнил тогда о белой лошади Вольгаста»? Не он один злился на Пегги. Все наши уважаемые горожане охотно встанут в строй вслед за Вольгастом на его гордой белой лошади. Вот только лошадь, на которую он взгромоздился, уже не та волшебная лошадка детских лет. Той и след простыл. На свой лад Вольгаст многого добился в жизни, встал на ноги. Он теперь человек с положением.
Макэлпин пошел медленнее, стараясь даже звуком своих шагов не вспугнуть воспоминание, которое вдруг промелькнуло перед ним, полоснув его болью, воспоминание о том, что творилось с ним вчера в комнатке на Крессент-стрит. «Нет, нет», — прошептал он. Но ведь вырвались же у него эти слова о белой лошади. Пусть даже он был нетрезв. Он рассуждал, наверное, примерно так: «Когда я понял, что она — моя и навсегда со мной останется, не вспомнилось ли мне, что ведь и я приехал в Монреаль для того, чтобы разъезжать на белой лошади. Не потому ли я всегда старался переделать Пегги? В этом был мой грех. Я не принимал ее такой, какая она есть».
В небе над вершиной горы засветилась розовая жилка. На светящемся розовом фоне темной бахромкой проступили верхушки деревьев. А в серой тени на склоне все еще прятались большие, многоквартирные дома и массивные особняки. Но вот под светом солнца на востоке засверкал канал, вот первые лучи коснулись церковных шпилей и башен, и с глухим негромким шумом город зашевелился. Разнесся чистый звон монастырских колоколов. По Сент-Катрин задребезжали трамваи. К Виндзорскому вокзалу медленно подошел состав. Все эти утренние шумы слились в тихий гул и, постепенно набирая силу, поглотили ночной шум — журчание воды.
В тот момент, когда солнце коснулось вершины и снег ярко засверкал в его лучах, Макэлпин остановился, впившись глазами в склон горы. И на миг в его воображении возникло фантастическое видение. Под тяжелыми ударами копыт загудели нагорные улицы. Безжалостно сметая все на своем пути, верхом на белых лошадях мчались вниз по склону гордые всадники. Белые копи, всхрапывая, проносились в снежном вихре. И одна лишь Пегги шла пешком. У нее не было белой лошади. Она и не хотела, не домогалась, чтобы лошадь у нее была. А Макэлпин был рядом с Пегги. Но, испугавшись, он отступил в сторону, и страшные копыта лошадей пронеслись над девушкой. И вот он один на улице, и молодые женщины, знающие о нем всё, печально смотрят на него и говорят одно и то же, всё одно и то же.
А потом раздался голос: «Не все ли вам равно, что они говорят?» Это был ее голос, и он прошептал: «О, Пегги, Пегги, где бы ты ни была, не покидай меня». Этот шепот вырвался из его сердца, как крик, и он в отчаянии протянул руку, чтобы удержать Пегги. Остановившись, глядел он, как утренний свет разливается по снежным склонам, пока вся гора не засверкала под лучами солнца. Слегка ссутулившись, приподняв воротник пальто, он смотрел с яростным вызовом на раскинувшийся по склону город. «Да, мне безразлично, всегда будет безразлично то, что они говорят. Я понял, что случилось, Пегги. Понял, отчего я потерял тебя». Терзаемый ревностью, он усомнился в своей Пегги, и она скрылась от него, исчезла. Исчезла с лица земли. Теперь он был один.
Но он сумеет удержать ее, он придумал, как можно ее удержать. Макэлпин огляделся, чтобы определить, в какой стороне Блюэри. Все оживилось, как только у него возникла эта мысль. Найдя Блюэри-стрит, он принялся взбираться по высокому склону. Он спешил вперед, уверенный, что знает теперь, что сделать, чтобы никогда не расставаться с ней.
Нужно было разыскать старинную церковь, к которой Пегги когда-то привела его сквозь густо сыпавшийся снег. Когда он добрался до церкви святого Патрика, звон колокола призвал прихожан к ранней мессе. Макэлпина обогнали старушка с молитвенником и худощавый бородатый человек, который вел за руку маленького мальчика. У мальчика из кармана пальто свисали четки, Услыхав так близко над собой громкий звон колокола церкви святого Патрика, Макэлпин встрепенулся. Сейчас где-то неподалеку зазвонят колокола той церквушки. Тогда он узнает, куда нужно идти. Затем он их услышал; совсем рядом, чуть к западу от него, зазвучал негромкий, легкий, быстрый перезвон, и Макэлпин бросился в ту сторону, но звон затих. Он остановился, подождал. Вот он опять услышал легкий, серебристый перезвон. Макэлпин прислушался, теперь зов колоколов манил уже с востока, где-то обманчиво близко, и вдруг умолк. На горе зазвонил еще один колокол, с улицы Сент-Катрин раздался благовест монастырских колоколов, а растерявшийся Макэлпин все бродил вокруг, не зная, куда свернуть, тихий призывный звон бередил его душу…
И все же он не оставлял своих поисков. Без устали бродил он и бродил между церковью святого Патрика и Филлипс-сквер. Мощный утренний свет запрудил улицы. Все вокруг сверкало, было тепло. Растаял снег. Но церквушка как в воду канула.
