Николай Формозов

* Статья предоставлена Центром охраны дикой природы.

Как-то весной 1996 года в телевизионной передаче о чеченской войне я увидел необычный сюжет. Повстанец из высокогорного села демонстрировал корреспонденту головы горных козлов со словами, что ему и его семье нечего есть и нечем кормить русских военнопленных. В тот момент для этого аула, блокированною федеральными войсками, дикие копытные были, по словам вооруженного горца, единственным источником пищи. Среди нескольких голов дагестанских туров оказались и останки безоарового козла, численность которого во всей Чечено-Ингушетии еше за десятилетия до войны оценивалась не более чем в 600 особей (по данным Т.Ю.Точиева 1973, 1975 годов).

Я позвонил тогда Ане Меннер, с которой мы вместе работали в журнале «Russian Conservation News», и, рассказав об увиденном, предложил: «Давай напишем об этом».

– Да. но как мы будем эго комментировать? Что не надо кормить детей и военнопленных или наоборот, что надо стрелять виды из Красной книги, чтобы их накормить? Мы не можем публиковать эту информацию просто так, но и сказать ничего мы не можем!

Вопрос так и повис в воздухе. Сейчас, когда мы только что отметили шестидесятилетие Тигровой Балки, заповедника в Таджикистане, который не только выжил в страшных условиях гражданской войны, но и сохранил группировку редчайшего бухарского оленя, самое время начать этот непростой разговор – как же войны, в том числе и локальные, и гражданские, сказываются на состоянии природы.

В России среди биологов широко распространено мнение, которое можно сформулировать так: «То, что плохо для человека, – хорошо для животных». Действительно, история СССР дает немало оснований для такою рода заключений.

Колоссальная социо-экономическая катастрофа, случившаяся с Россией в двадцатом веке, существенно изменила не только состояние природы в Центральной России, но и саму карту страны. В результате коллективизации (которая была, по сути, продолжением гражданской войны), а затем огромных потерь во время Второй мировой войны, унесшей 27 миллионов по преимуществу крестьянских жизней, число населенных пунктов в сельской местности Центральной России снизилось на десятки тысяч (называют цифру 40 тысяч исчезнувших деревень). Именно это и стало основной причиной значительных положительных сдвигов в состоянии фауны Европейской части России в шестидесятые годы – всплеск численности лося, небывалое расселение кабана на север, рост численности медведя (причем исследования В.Пажетнова показали, что медведи в этот период в русском Нечерноземье достигли таких размеров, которые были неведомы охотникам на медведя в XIX веке).

Такую же ситуацию мы можем проследить и в других регионах страны. Мой отец, Александр Николаевич Формозов, например, не раз говорил, что сайгака спас не Андрей Григорьевич Банников, как принято было писать в советской природоохранной прессе, а Сосо Джугашвили, который сначала просел коллективизацию в Казахстане столь зверски, что потери населения из-за голода и эмиграции в Китай составили 3 миллиона человек, а затем выселил из Калмыкии в Сибирь всех калмыков. Обезлюдевшие степные пространства быстро освоили сайгаки.

Подобные примеры можно множить и множить. По мнению одного из ведуших натуралистов Якутии В.М.Сафронова, вымирание и концентрация в крупных поселках коренного населения Сибири, возможно, стали важнейшими факторами восстановления соболя. В ясачное время стойбища были практически в каждой пади и промысловая нагрузка распределялась равномерно. Теперь же бескрайние пространства Сибири, лишенные населения, по сути дела, превратились в огромные «запуски».

Пожалуй, к чисгым успехам природоохранников советской поры в области охраны отдельных видов можно отнести лишь программу по расселению бобра и восстановлению его былого ареала, но и в данном случае безлюдье русского Нечерноземья, безусловно, сыграло положительную роль.

Однако, начиная с 1992 года, численность сельского населения впервые с тридцатых годов не только стабилизировалась, но и стала возрастать за счет притока из городов активных людей работоспособного возраста. Этот социальный процесс, совпавший с ростом цен на продукты питания, определил катастрофическое падение численности лося в девяностые годы. Что же теперь ждет бобра? Очень надеюсь, что у природоохранного сообщества хватит сил удержать ситуацию.

В воздействии войн и вооруженных конфликтов на природу есть и другой аспект, который, насколько я знаю, до последнего времени ускользал от внимания исследователей. Наиболее ярко он проявился в судьбе лошади Пржевальского. Честно говоря, мне всегда казались сомнительными рассуждения о том, что лошадь Пржевальского погубили несколько холодных зим пятидесятых годов в Джунгарской Гоби. Если уж вид жил тысячелетия в определенной зоне, климатические факторы могут стать фатальными, только если его численность была снижена до минимума. Я предлагаю читателю иную версию гибели этого вида, которая до сих пор, насколько мне известно, не была опубликована ни в Монголии, ни в Китае, ни в СССР. Слышал я ее в 1978 году от замечательного монгольского натуралиста-самоучки, уроженца Гобийского Алтая, кандидата биологических наук Д.Эрэгдэндагвы. Поскольку исчезновение лошади Пржевальского и история молчания трех государств о важном аспекте ее истребления тесно связаны с геополитикой, нам придется обратиться к этой далекой от охраны природы области.

В 1940 году в Синьцзяне (самой западной провинции Китая) вспыхнуло очередное восстание мусульман. Его возглавил человек по имени Осман, казах по национальности, с военным образованием, полученным (по слухам) в Англии. В 1944 советские войска, чтобы ослабить Гоминьдан, вошли в провинцию Синьцзян и установили просоветскую Восточно-Туркестанскую республику со столицей в Урумчи. Во главе страны стояли местные лидеры, не чуждые социалистических веяний. После победы Мао все правительство республики отправилось на переговоры в Пекин и, как гласит официальная версия, погибло в авиационной катастрофе. В Урумчи вошли войска НОАК (народно-освободительной армии Китая), что вызвало новое восстание мусульманских народов – уйгуров и казахов. Часть повстанцев под руководством того же Османа и его сыновей ушли в Джунгарскую Гоби. Осман долгое время удачно избегал преследователей, переходя то на монгольскую, то на китайскую сторону границы. Первоначально пишу повстанцев в основном составляли угнанные табуны, но затем. когда их оттеснили из Монгольского Алтая в Гоби, они перешли на питание лошадью Пржевальского и куланами, ведь конина – традиционная и излюбленная пища многих степняков. Метод охоты на диких лошадей был следующим. Табун окружали с разных сторон на трех – четырех тачанках и косили из пулеметов перекрестным огнем. После гибели Османа в 1951 году (по монгольским источникам в 1953 году) сопротивление возглавил его сын. Движение казахских партизан в Джунгарской Гоби существовало до тех пор, пока во второй половине пятидесятых годов не было подавлено с воздуха. К этому моменту, по-видимому, от лошадей Пржевальского уже мало что осталось.

Другой пример – история зубра, она известна куда лучше. До революции дикое поголовье зубров сохранялось в двух великокняжеских охотах: Беловежской и Кубанской- В Беловежской Пуще к началу первой мировой войны насчитывалось 720 – 750 особей, а последняя дикая самка была убита в феврале 1920 года. В Кубанской охоте на Западном Кавказе перед началом войны было 500 – 600 зубров кавказского подвида. Фронт Первой мировой через Западный Кавказ не проходил, но с началом гражданской войны истребление приобрело невиданный размах, территория великокняжеских охот была местом, где скрывались банды зеленых. Несмотря на героические усилия Х.Г.Шапошникова, которому уже в 1920 году удалось учредить на территории Кубанских охот Кавказский заповедник, истребление зубров продолжалось. И хотя к официальному утверждению Совнаркомом Кавказского зубрового заповедника в 1924 году на его территории еше сохранялись 14-18 титульных животных, в то же время территорию заповедника продолжали использовать банды. В 1927 году последний кавказский зубр был убит. Полувольные группы зубров во время революции и гражданской войны были истреблены еще в трех пунктах: охотничьем парке Пилявин на Западной Украине (1917), Крымской (1917 – 1919) и Гатчинской охотах (1917).