Уильям Берроуз. Джанки. Исповедь неисправимого наркомана. Письма Яхе. Гомосек. Романы. Перевод с английского А. Керви и Д. Борисова. М., “АСТ”, 2003, 381 стр.
Если искать виновников сексуальной революции и прочей моральной распущенности, то логичнее обратиться не к хиппи, а к битникам, которые, конечно, не были первоисточником заразы, но в ХХ веке, видимо, первыми решились отчетливо и недвусмысленно сформулировать концепцию “нового образа жизни”. (На самом деле вопрос о генезисе “идеи раскрепощения” гораздо сложнее и уходит корнями по крайней мере в последнюю треть XIX века. Он неразрывно связан с общим процессом эмансипации, а идеологическая составляющая очень и очень синкретична.)
Берроуз, конечно же, — очевидный апостол соответствующего учения, реализация которого на практике не закончена и в наши дни. Если “Голый завтрак” остается в известном смысле специфическим текстом “для посвященных” (для тех, кто из идейных соображений готов страдать, продираясь сквозь череду принципиально недешифруемых образов), то тексты настоящего издания позволяют практически любому ознакомиться с азами битнического profession de foi.
Собственно, здесь не три, а два романа — между первым и вторым располагается дневниковый отчет Берроуза о путешествии в Латинскую Америку в поисках чудодейственного растения Яхе, из которого индейцы Бразилии, Колумбии и Венесуэлы с незапамятных времен изготовляли сакральный напиток аяхуаску, и подлинная переписка между Берроузом и Алленом Гинзбергом, который по наводке друга Билла рванул туда же и за тем же, поскольку в США к тому времени законы о наркотиках сильно ужесточились.
Романы “Джанки” и “Гомосек” можно было бы воспринимать как части единого текста — их объединяет как общая тема, так и общий принцип письма. (Можно было бы — если бы не отвратительный перевод Борисова, из-за которого второй роман читать без раздражения невозможно.) В литературоведческом смысле они прежде всего любопытны как полигон для формирования стиля, получившего впоследствии название “нового журнализма” (самый известный у нас образчик коего — книга Тома Вулфа “Электропрохладительный кислотный тест” о Кене Кизи и его “Веселых Проказниках”).
Названия же, нарочито провокативные по крайней мере для того времени (как, собственно говоря, и сами тексты), можно было бы легко поменять местами, поскольку и в том и в другом описаны бесконечные эксперименты как с расширяющими сознание веществами, так и сексуальными партнерами соответствующего толка. Хотя эпатирующий пафос сегодня выглядит, может быть, довольно наивно, вовсе сбрасывать со счетов “натуралистическую” прозу Берроуза никоим образом не следует. Во-первых, он здорово владеет письмом и умеет держать настроение. Во-вторых, сам по себе опыт сознательного и демонстративного противопоставления обществу ханжеской морали заслуживает известного уважения. Кроме того, эпоха, начало которой описывает Берроуз, наложила такой мощный отпечаток на дальнейший путь всего разумного человечества, что отмахнуться от свидетельств ее пионеров и разведчиков было бы просто неосмотрительно.
Ирвин Уэлш. На игле. Роман. Перевод с английского И. Кормильцева. М., “АСТ”, 2003, 381 стр.
Представлять Уэлша вроде бы не надо. Во всяком случае, именно по этой книге снят очень известный (из тех, что в просторечии именуются “культовыми”) фильм. Но вот парадокс: фильм даже показали как-то по ТВ (разумеется, ночью), и книги Уэлша в каждом ларьке (как, впрочем, и практически все из набора моей “Книжной полки”). Но... Но говорить о такой литературе как бы не очень принято. Неудобная она, негладкая . Впрочем, ни сама проблема, ни работающие с ней направления искусства от этого не исчезнут...
Между тем “На игле” — очень жесткий и очень отчаянный роман о тех, кто не хочет и не испытывает ни малейшего желания вписываться в стандарты общества потребления. Метод жестокого натурализма, который автор применяет для характеристики среды шотландских наркоманов, алкоголиков и других асоциальных типов, не оставляет ни малейшей возможности для какой бы то ни было сентиментальности. В то же время очевидно, что столь радикальные формы эскапизма кажутся автору более чем естественным и закономерным ответом на гнусность и бессмысленность жизни, которая на данный момент западным миром признана как единственно возможная.
Несомненным достоинством следует признать подачу текста в виде перемежающихся монологов довольно большого числа персонажей, причем каждый — при известном сходстве жизненных установок — обладает хорошо заметными индивидуальными чертами. В тексте огромное количество ненормативной лексики, хотя переводчик мог бы (а пожалуй что и был обязан) учитывать, что сферы употребления этих слов в русском и английском далеко не идентичны (английские ругательства, как известно, неизмеримо мягче).
Назвать героев Уэлша интеллектуалами не повернется язык. Тем более занимателен вопрос, отчего постиндустриальное общество кажется таким малоподходящим для нерадикального бытия пространством даже, казалось бы, довольно просто устроенным организмам. (Глупейший ответ — зажрались — оставим национально-патриотическому фронту.) По агрессивной энергетике Уэлш, видимо, ближе всего стоит к постпанку, а вот от трэша, по моему скромному впечатлению, к которому по некоторым внешним признакам мог бы быть причислен, его отделяет целая пропасть. Трэш направлен на тотальную деконструкцию системы за счет гипериронии. Поэтика же Уэлша, при всей ее ироничности и “безочарованности”, направлена на самом деле на выявление некоего дефекта бытия, болезни, может быть, и необратимо прогрессирующей, однако не заявленной как норма.
При определенных усилиях в книге Уэлша можно отыскать признаки антибуржуазного пафоса, зарезервированного, впрочем, исключительно за голосом автора, который скромно прячется за спины персонажей. Если очень вчитаться, можно даже заподозрить, что за жесткой реальностью склонного к сарказму Уэлша проглядывает что-то вроде философии отчаяния перед категоричной невозможностью что-либо изменить в этой окостенелой в своем самодовольстве реальности. Попытки ее разрушения и стремление к любой другой реальности, пусть даже еще более отвратительной, — это в терминологии Уэлша, как ни крути, бунт. Деструктивный, разумеется. Так он и направлен на разрушение. Оказывается, слишком хорошо организованный мир человеку отчего-то тесен. Во всяком случае, некоторым представителям человечества. С точки зрения этого мира, — разумеется, самым отъявленным подонкам.
Эбби Хоффман. Сопри эту книгу! Как выживать и сражаться в стране полицейской демократии. Перевод с английского и комментарии Н. Сосновского. М., “Гилея”, 2003, 234 стр.
Эта книга — видимо, самая знаменитая из всех, написанных человеком-легендой 60 — 70-х годов Эбби Хоффманом, одним из славной когорты звезд Разноцветной Революции, идеологом йиппи — радикального крыла, возникшего в “Нации Вудстока” (как именовал сам Эбби тогдашний андеграунд). Писал он ее в тюрьме, отбывая срок (по нашим меркам, смехотворный — 8 месяцев) за “неуважение к суду” на процессе “Чикагской восьмерки”, где государство, собрав в одну кучу пацифистов, лидеров “Черных пантер” и баламутов общественного спокойствия вроде Джерри Рубина и все того же Хоффмана, постаралось представить нараставшую волну протеста против войны и расизма, а также борьбы за гражданские права и свободу как следствие заговора асоциальных типов, исподтишка руководимых Москвой.
Хоффман был гениальным устроителем хеппенингов, направленных на разоблачение лжи, насилия и корысти, до мозга костей пропитавших истеблишмент. Он действовал просто, доходчиво и эффектно — и потому много лет не сходил с первых полос ориентированных на шумиху газет. Всего пара примеров для наглядности: группа волосатого народа раздает прохожим листовки настолько возмутительного, с точки зрения обывателя, содержания, что бдительные граждане вызывают полицию. В полицейском участке, куда прибыли и предупрежденные об акции журналисты, выясняется: крамольный текст — не что иное, как выдержки из “Декларации Независимости”. А вот Хоффман (вместе с Рубином) вызван на Комиссию по антиамериканской деятельности. Он приходит в рубахе, сшитой из американского флага. По приказу председателя охранники бросаются сдирать возмутительный наряд. Эбби сопротивляется только для виду: миг — и взорам открывается зрелище куда более возмутительное: на голой спине нарисован флаг ненавистного Вьетконга. Итог — 30 дней ареста “за осквернение национальных символов” и — всего через пару-другую лет — отмена в США уголовных наказаний за любые манипуляции с американским флагом, если они выступают символом социального протеста . Хоффман, однако, умел убеждать!
