Дмитрий Григорьев. Господин ветер. Роман. СПб., “Амфора”, 2002, 335 стр.

Наш ответ Чемберлену — если иметь в виду литературу, так сказать, альтернативного опыта (альтернативного, разумеется, в отношении генерального модуса общества потребления), — так вот, наш ответ не то чтобы очень впечатляющ. Во-первых, литературы такого рода не то что мало, ее почти нет (не в смысле физического несуществования текстов, а в смысле физического несуществования книг, поскольку наши неповоротливые издатели все никак не решатся начать освоение зияющей ниши, у края которой давно переминается с ноги на ногу голодная аудитория). А во-вторых, этот почти уникальный образец страдает довольно обидными недостатками, указать на которые поневоле, но придется.

Григорьев демонстрирует вольное истечение того нарратива, который, если вернуться к Уэльбеку, маркирован в его (Уэльбека) системе как голимый негатив: Григорьев позиционирует своего рассказчика, от которого отнюдь не стремится дистанцироваться, как хиппи и позволяет этому неотделимому от автора нарратору делиться впечатлениями опыта “вольных путешествий”.

“Вольные путешествия” могут означать многое. И автор, конечно же, подразумевает одновременное включение разных смыслов, хотя сосредоточивается в основном на самом знаменитом сакральном действии битников и хиппи — автостопе.

Дело хорошее, во всех отношениях продуктивное — ибо позволяет путешественнику по мере сил выпадать из железобетонного социума, попадая взамен в самые непредвиденные ситуации, из которых он волен извлекать самый разнообразный опыт. Автору же дает редкую пластичность сюжета, который можно вести абсолютно линейно, а можно — разрывать и кроить куски по своему усмотрению, тем более что тема дает возможность свободно отплывать в области чистой ментальности и прочей галлюцинаторной метафорики.

Но тут и кроется ловушка, в которую — по крайней мере одной ногой — попадает наш вольный путешественник. В принципе, он достаточно грамотно разыгрывает карты, сданные ему на руки благосклонной судьбой, но разыгрывает не как гроссмейстер высшего класса, а как мастер средней руки, отчего повествование кажется каким-то неоправданно вялым, а порой даже — особенно к концу — несколько утомительным.

Григорьеву не хватает двух вещей — во-первых, стиля, а во-вторых, чувства юмора. С первым он ничего поделать не может, а второй свой недостаток, видимо, знает и сам — и потому разрывает поток собственной речи вкраплениями натурального фольклора — анекдотами и байками, которые, надо признать, здорово взбадривают текст. В остальном к достоинствам книги можно отнести прежде всего подлинность материала и вообще известное жизнеподобие. Лучше всего рассматривать ее не как роман, а просто как дневник человека, который ходит нетрадиционными путями. Не только в плане сознательной социальной неадаптируемости, но и в смысле нетипичного мировосприятия. Для которого собственная жизнь есть путь и эксперимент. Или, ежели угодно, путь эксперимента .

-2

Андрей Батов. Дао саксофониста. Роман. М., “Пальмира”, 2003, 414 стр.

Ну, эту книжку2 можно было бы и не описывать: ничем особенным она не примечательна кроме того, что чрезвычайно для нашего времени характерна. Вот за эту симптоматичную характерность она и попала в поле нашего зрения — как объект для культурологических медитаций.

“Дао саксофониста”, вне сомнений, создавался как “продукт на продажу” (впрочем, “Пальмира”, кажется, с другими и не работает). Текст, однако, не вовсе безнадежен — только чрезвычайно испорчен чьей-то бестрепетной рукой, пусть даже и авторской. И вроде бы можно этого автора понять — хоть он и уверяет, будто книга “посвящается тем, кто сопротивляется агрессии серых будней”, самого его эти будни, видно, заели до смерти, и ни ответной агрессии, ни просто мужества сопротивляться им он уже не имеет. Издаваться-то хочется...

“Дао саксофониста” содержит все возможные клише коммерческой прозы: герой — натуральный мачо, переполненный неудержимой эротической силой, способный, однако, и самозабвенно полюбить (но — в пределах разумного), с широкой душой, требующей неимоверного количества алкогольных напитков, следовательно, бесконечные проститутки, пьянки-похмелье, драки-забияки, да мужская дружба, да плюс к тому он же еще и музыкант, следовательно, натура художественная и к месту постоянной работы никак не привязанная. Ну и еще необходимые для жанра экшн — типа вербовки в контрразведку или русской рулетки. Вот эти художества, вроде нудных рассуждений о значимости объема мужских половых органов, и портят все впечатление.

А портить есть что. Потому что в книге есть фактура, которая, собственно, и позволяет рассуждать о ней в рамках литературного процесса. И фактура эта заставляет поверить, что автор все-таки мог бы быть писателем, не случись на его пути дьявольского соблазна коммерческого издания. Все, что непосредственно относится к путешествию героя в Китай — в караване грузовиков, перевозящих металлолом, — взятки таможенникам-пограничникам, трудности и опасности на горных дорогах и перевалах, сам Китай, с одной стороны, совковый до умопомрачения (описана даже публичная казнь расхитителей социалистической собственности), с другой — поголовно ориентированный на коммерцию, точно какой-нибудь Азербайджан, — так вот, все это могло бы послужить основой для совсем неплохой книги. Потому что глаз у Батова есть. И слух тоже.

Хотя, конечно, на особенную глубину рассчитывать не приходится. Ни герой, ни, увы, автор — и это очень отчетливо вычитывается из текста — не могут похвастать сколько-нибудь серьезным мировоззренческим модулем. Герой да, пожалуй, и автор хотят, конечно, выпасть из действительности — но куда и зачем, не представляет себе ни тот, ни другой. И в этом свете все эскапады героя выглядят чем-то вроде трюков мотоциклиста под куполом цирка — несется с бешеной скоростью, рискует жизнью, а чего ради? Сойдет с дистанции в той же точке, откуда начал. И дальше остается разве только напиться. Выходит, наш бедный мачо даже на эскаписта не тянет, так, вышел мышцой поиграть.

И здесь, как ни странно, снова протягивается какая-то линия к Уэльбеку. Ведь у его героев, как ни странно, тоже нет мировоззрения. Только они люди европейские, нежные, от этого сильно страдают, а наш пострел аттестует себя патриотом и русским медведем и тому несказанно рад. Медведю-то мировоззрение точно ни к чему. А дао и так куда-нибудь выведет. А не выведет, так и хрен с ним.

Д. А. Таевский. Христианские ереси и секты I — XXI веков. Словарь. М., “Интрада”, 2003, 320 стр.

По всем приметам БЫЛА БЫ очень и очень полезная книга. Если бы не одно печальное обстоятельство — НЕКОТОРЫЕ словарные статьи практически дословно воспроизводят соответствующие фрагменты из словаря “Христианство” 1994 года (под общей редакцией Митрохина). Что еще досаднее, фамилия “Таевский” среди авторов того издания отнюдь не значится.

1 См. также рецензию Валерия Липневича на предыдущее издание романа “Элементарные частицы” в “Б.С.Г.-Пресс”, 2001 (“Новый мир”, 2001, № 12). (Примеч. ред.)

2 См. краткий отклик С. Костырко на эту книгу в соответствующем разделе “Библиографических листков” (“Новый мир”, 2003, № 12). (Примеч. ред.)

Из девятого в восьмой и обратно…

Людмила Петрушевская сама дает объяснение названию книжки: “Девятый том”1: “Когда я писала статью, я говорила себе: это для девятого тома”. Давно знала, верила, что будет, случится все-таки авторский многотомник. И спустя годы, бесконечно иронизируя над собой, словно бы и вовсе не надеясь дождаться полного собрания сочинений, выпускает томик автобиографической публицистики в авторской редакции. Часть книги Петрушевская отдает, как его сама опять же называет, “своему театральному роману”, а проще сказать, живым мемуарам, воссоздающим картину театральной жизни 80-х, когда ее пьесы — “восьмой том”, по ее терминологии, — находят свой адски трудный путь на театральную сцену.