В одном ряду с Соловьевым и Андреем Белым в комментарии приводятся суждения о посмертных изданиях Тютчева третьестепенных журналистов рубежа веков. Зачем это сделано — для меня загадка. Что нового, неожиданного в понимание Тютчева вносит, скажем, такое мнение некоего Н. Овсянникова (приведено в комментарии к стихотворению “Не то, что мните вы, природа...”): “На природу Тютчев смотрит также своеобразно. Что сказал Баратынский о Гёте, то самое может (?) сказать о Тютчеве по отношению его к природе: оба поэта разумели ручья лепетанье и говор древесных листьев, для них открыта была звездная книга, с ними говорила морская волна. Природа для Тютчева была не слепок, не бездушный лик, в ней, — говорил он, — есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык” (стр. 450; цитата из “Московских ведомостей”, 1899). Хорошо смотрится и суждение рецензента “Вестника Европы” (1912) С. Адрианова: “Тютчев вообще был человек несильный. Минуты душевного подъема давались ему дорогой ценой; они были у него очень кратковременны и разрешались не отдыхом покоя, а каким-то томлением, по-видимому нервическим. <...> Тютчеву далеко было до гениальной гармоничности и мощи Пушкина...” (стр. 310; из комментария к стихотворению “Проблеск”). Да мало ли что печаталось сто лет назад в газетах и журналах! Зачем же сейчас все подряд с пиететом цитировать? Этак не то что шести, а и двадцати томов не хватит.
Однако особым почтением пользуется у комментаторов член-корреспондент Академии наук, профессор Московского университета Р. Ф. Брандт, опубликовавший в начале века статью “Матерьялы (в ПСС — „Материалы”. — А. Б. ) для исследования „Фёдор Иванович Тютчев и его поэзия”” (вышла отдельной брошюрой в 1912 году). Это была для своего времени действительно полезная работа, уточнившая первые публикации тютчевских стихов и выявившая источники его переводов. Но к собранным им сугубо библиографическим сведениям Брандт любил присоединять свои суждения о поэтике Тютчева, по стилю и по духу близкие к размышлениям незабвенного Кифы Мокиевича. И вот эти суждения тоже аккуратно перенесены в ПСС (хотя в преамбуле оговорено, что они “иногда спорные”). Например, такое: “Стихотворенье красивое, но представляющее странное смешенье двух зрительных точек: изобразив сперва звезды такими, какими они представляются человеческому глазу, поэт затем, как астроном, оговаривает, что звезды светят и днем, а даже, будто бы, еще ярче!” (о стихотворении “Душа хотела б быть звездой...”). Или такое: “...мысль этой пьесы (правда, не очень уж удачно выраженная) та, что человечество бесплодно ломает голову над загадками природы” (о стихотворении “Problиme”). Или еще вот такое: “По мысли, это стихотворение есть апология обрядности” (о стихотворении “Я лютеран люблю богослуженье...”). Жаль, что комментаторы ПСС не были последовательны и не ознакомили читателей с другими перлами Брандта, такими, как: “Тютчев <...> примыкает к теории, что поверхность земли постепенно сравнивается и со временем моря зальют землю” (о стихотворении “Последний катаклизм”); “Стихотворенье не совсем-то целомудренное” (о стихотворении “Ты любишь, ты притворствовать умеешь...”); “Эту довольно странную вещь, кажется, можно бы озаглавить „Некстати” и видеть в ней выражение мысли, что не во время всё дурно” (о стихотворении “Вечер мглистый и ненастный...”) (стр. 32, 33, 39 издания 1912 года). Впрочем, “философский” комментарий ПСС к последнему стихотворению недалеко ушел от этих рассуждений: “Стихотворение можно сближать с „Безумием”, обнаруживая в том и другом поэтическое переживание природных аномалий: „улыбка” безумия и „смех” жаворонка в ненастный вечер пугают своей ненормальностью. Знаки „безумия” в природе, видимо, какие-то особенные вторжения хаоса в космос” (стр. 405).
Работа Брандта пользуется таким доверием у комментаторов ПСС, что по ней они цитируют ряд источников, ничуть не редких и вполне доступных. “По Брандту”, в частности, приводится знаменитая статья А. А. Фета “О стихотворениях Ф. Тютчева” (1859), хотя ссылка дается на “Русское слово”. Но беда в том, что Брандт не процитировал Фета, а просто “закавычил” свой произвольный пересказ одного из фрагментов указанной статьи. В. Н. Касаткина же добросовестно его переписала, не удосужившись заглянуть ни в первую публикацию (при том, что “Русское слово” никак нельзя отнести к ультрараритетным изданиям), ни, на худой конец, в двухтомник Фета, изданный в 1982 году стотысячным тиражом, где эта статья была перепечатана.
Тут уже не удивляешься, почему в комментарии нет имен Л. Я. Гинзбург или Ю. М. Лотмана. Приходится признать, что Брандт для В. Н. Касаткиной обладает ббольшим авторитетом. Впрочем, в ПСС вы не встретите еще одного имени. Сначала мне казалось, что я просто излишне рассеян, но — увы! — недоумения и опасения подтвердились. В комментариях к претендующему на академизм Полному собранию сочинений Тютчева не упоминается... Шеллинг! Впрочем, его имя я все же там нашел, причем дважды, но оба раза — в цитатах. Одна — из Н. Я. Берковского (о том, что в “Безумии” Тютчев “решительно и гневно высказывается против каких-либо идей в шеллинговском духе”, — стр. 375), другая — из С. Л. Франка (“Космическое чувство Тютчева влечет его к метафизическому миропониманию, подобному воззрениям Якова Бёме и Шеллинга...” — стр. 470). Может, я по рассеянности еще одно, максимум два упоминания Шеллинга и пропустил — за то заранее каюсь. Общей же картины это не изменит. Такая, казалось бы, незначительная деталь — но по ней можно судить об уровне историко-литературного и философского комментария ПСС в целом...
Перейдем к комментарию реальному. Тут положение просто катастрофическое. Комментаторы ПСС упрекают А. А. Николаева за то, что он, готовя Полное собрание стихотворений Тютчева в “Библиотеке поэта” (Л., 1987), “принял тип лаконичного комментирования”. Но, право, даже лаконичные комментарии Николаева порой дают гораздо больше информации, чем наукообразная болтовня комментаторов ПСС. Это может показаться невероятным, но в комментарии к стихотворению “Как дочь родную на закланье...” объясняется, кто такие Агамемнон, Феникс и янычары (а заодно и что такое Коран), но ни словом не упоминается, какое событие послужило причиной к его созданию! Как и о том, что на это же событие откликнулись Пушкин, Жуковский, Хомяков, о том... да что говорить! Тут бы, как писывал Александр Сергеевич, “хоть плюнуть да бежать...”. Нет, перед побегом не могу не порадовать вас еще одной цитатой из ПСС: “ Великий Бог... вел в пустыне свой избранный народ! .. — реминисценции из Библии” (стр. 332).
Тут меня останавливает внутренний голос, укоряющий за это шутовство и ёрничество, напоминающий, что предмет слишком серьезен и поэтому я должен вести полемику серьезно. И рад бы, да не получается. К тому же я боюсь утомить читателя разными текстологическими тонкостями. Не всем интересно вникать в такие детали, что выбор источника текста необходимо хоть как-то мотивировать; что формулировка “цензурная помета” — нелепость, правильно — “цензурное разрешение”; что некорректно публиковать по современному изданию стихотворение, автограф которого (единственный источник текста!) хранится в Пушкинском Доме (это тем более необъяснимо, что главным редактором издания обозначен директор Пушкинского Дома Н. Н. Скатов); что графиня Лерхенфельд (стр. 303) и баронесса А. М. Крюденер (стр. 441) — это одно и то же лицо (о чем как будто не догадываются комментаторы ПСС) и что даты жизни ее не 1808 — 1888, а 1810 — 18875; что авторские датировки под стихами и обозначения мест их написания — неотъемлемая часть текста и должны публиковаться в основном корпусе, а не запрятываться в примечания...
Впрочем, одно решение комментаторов ПСС я попытаюсь оспорить прямо здесь и сейчас. Речь пойдет о стихотворении “К ***” (первую строку его сознательно не привожу; чуть ниже вы поймете почему).
Оно было опубликовано в альманахе “Пантеон дружбы на 1834 год” (М., 1834) за подписью “Т — въ”. В корпус сочинений Тютчева его впервые в 1912 году ввел П. В. Быков, приведя следующую мотивировку: “Принадлежность Тютчеву этой пьесы указана составителю этих примечаний Н. В. Гербелем, который, предполагая составить библиографический указатель сочинений Тютчева, сносился с поэтом по поводу этого стихотворения в 1865 г.” (цит. по ПСС, стр. 411). И хотя в литературе уже указывалось как на сомнительность этих свидетельств, так и на склонность Быкова к разного рода мистификациям, комментаторы ПСС ничтоже сумняшеся поместили текст стихотворения в основной корпус, сопроводив невнятным замечанием: “Однако до сих пор авторство Тютчева не всеми признано (см. Летопись 1999 . С. 123)”. Простите, но у “не всех” есть гораздо больше поводов для сомнений в правильности этой атрибуции, чем у комментаторов ПСС для утверждений обратного. Особенное умиление вызвал у меня следующий аргумент: “Женский портрет, нарисованный в стихотворении, характерно тютчевский, составленный из поэтических деталей — изображения особого „взора”, „улыбки”, „румянца” как выразителей влюбленности и обещания „наслаждения”...” Если бы штампы “альбомной” поэзии были “характерно тютчевской” манерой, то (перефразируя слова Ахматовой, сказанные несколько по иному поводу) мы бы сейчас не только не издавали его Полное собрание сочинений, но даже и не слышали его имени.
