Я сижу в кузове скорою турбомобиля «Victorum», возвращаемся на базу. Все ясно, о чем тут еще говорить? Карьера загублена на корню, остается только прийти домой, взять японский керамический нож и вскрыть coбе брюхо к чертям… Чутье у тебя. Ага, как же. Просто случайно повезло вывести верный диагноз с русалкой. С этим бы и третьекурсник справился.

— К Богомоловой улице кто близко? — раздается девичий голос из рации. — Пятая бригада, где вы?

Есман отвечает:

— Мы близко. База, отправь других, дай пообедать.

— Несчастный случай на Паровозоиспытательной площадке. Пострадал завр…

— Мать твою, — ласково перебивает штаб-лекарь. — И что?

— …Его пилой рубануло. Извини, Есман, это по твоей части. Других свободных хирургов в том районе у нас нет.

Карета резко разворачивается в сторону Богомоловой. Я подпрыгиваю на сиденье и бьюсь головой о кузов. Визг тормозов сменяется завыванием сирены.

— «Пилой рубануло» — что за бред? — орет в рацию мой куратор на день, я вижу его только со спины, но по голосу слышу, что улыбается. — Что отрезано?

— Они толком ничего не объяснили, — говорит диспетчер. — Навели панику, запросили вызов, сказали «каждая секунда на счету» и бросили трубку. Езжай, разбирайся. Принял?

— Хорошо. Принял.

Я закрываю глаза. У меня опять нервяк.

Завры тесно соседствуют с людьми с давних пор. Если верить науке, эволюционное развитие их рода шло параллельно человеческому. В наскальной живописи излюбленная тема: кроманьонец, ведущий охоту на пару с разумным человекоподобным ящером.

В интеллектуальном плане завры несколько уступают людям, но это компенсируется другими способностями: как и все гибриды, они превосходят человека в интуиции — например, прекрасно чувствуют вибрации почв. При строительстве новых зданий обязательна консультация специалиста завра, особенно если речь идет о сейсмологически неблагополучных областях. Японцы чуть ли не боготворят ящеров в своих сказаниях. Кроме того, рептилоиды обладают поистине колоссальной способностью к регенерации. После тяжелых травм они восстанавливаются в считанные дни, отращивают конечности за две недели, хотя, конечно, вновь выращенная рука или хвост будут функционально уступать прежней версии. Нога, выращенная по третьему разу, не гнется в коленном суставе и больше напоминает обычный протез.

Некоторые подвиды могут дышать огнем и заняты в металлургической промышленности.

Легенды, относящиеся ко времени первой радиационной вспышке на Средней равнине, повествуют о кризисе отношений между человеком и представителями крылатых завров, или, как их именуют в простонародье, драконами. Дело в том, что клетки тканей на период регенерации чрезвычайно подвержены воздействию различных мутагенов: отсюда следует, к примеру, появление многоголовых агрессивных особей с высоким болевым порогом, но крайне низким уровнем умственного развития. Завры чувствительны к радиации и ужасно невезучи. Природа будто выравнивает баланс: за ум, интуицию и способность быстро восстанавливаться завры платят кармой: по количеству несчастных случаев они лидируют с огромным от-ры-вом…

Турбомобиль опять тряхнуло: шофер ударил по тормозам. Я выглядываю в окошко. До Паровозоиспытательной площадки остается метров сто. На повороте мы едва не столкнулись с рефрижератором, встающим на прикол. Есман высовывается и орет что-то матерное. Из рефрижератора отвечают. Морозильники на колесах, торгующие всевозможными пломбирами, эскимо, фруктовым льдом и просто холодными напитками, пользуются большим спросом в жаркое время.

— Чтоб у тебя фреон потек, кретин! — кричит Есман. — Нашел место…

Если Есман летом носит бушлат, то, скорее всего, он и мороженое не любит, думаю я.

Мы влетаем на площадку, и карету тут же обступают работники завода. Голосят наперебой, ничего не понятно. Из-за них и паровоза не видно. Пахнет разогретым металлом, дегтем, грязью и паникой.

— Заткнулись все, — говорит Есман.

Гомон смолкает. Штаб-лекарь обводит взглядом толпу, определяет бригадира.

— Где? — спрашивает у него Есман.

— В фельдпункте, — отвечает рыжеусый бригадир прыгающим голосом. — Быстрее, пожалуйста! Сделайте что-нибудь…

— Пошли.

Я бегу за Есманом и бригадиром с саквояжем. Есман на ходу достает из-за пазухи хирургический пенал. Вообще-то, на неотложке раны шьют нечасто. Из моей головы вытряхивается словосочетание «матрацный шов». И все.

Фельдпункт находится в паровозном ангаре. Обычно в таких ангарах стоит ужасный шум, но сейчас тихо — все станки остановлены. От удара Есмана дверь с изображением красного креста чуть не слетает с петель. Мы входим внутрь, в носу щекочет от знакомого запаха лекарств. Ярко горят все лампы.

— Еб…

Я выгладываю из-за его спины, и мне становится плохо.

Это не рука и не нога. Голова завра болтается на одном кожном лоскуте, ящер распластался на столе, все залито кровью, включая фартук фельда, который, в сдвинутом на сторону колпаке, пытается лигировать артерии. Гроздья зажимов. Откуда он взял столько?

На голове завра застыла крохотная ящерка. Она интенсивно красного цвета, будто родилась из пламени.

— Индекс шока? — спрашивает штаб-лекарь.

Грудь завра медленно, тяжело поднимается. Сердце еще не остановилось. Оно продолжает автоматически работать без приказа мозга на долгих остаточных импульсах — это особенность организма ящера.

— Полтора был, — хриплым голосом отвечает пожилой фельд. — Сейчас уже к двум…

В таком состоянии транспортировать гибрида нельзя, это даже я понимаю.

— Подвинься, — говорит ему Есман, открывая пенал. — Будешь ассистировать.

Фельд кивает.

Я подхожу ближе. Я никогда не видел, чтобы с такой скоростью накладывали сосудистые швы. Фельд только успевает менять иглы и зажимы. Есман действительно мастер, хотя и сволочь редкостная. Я наклоняюсь к ране — срез ровный. В следующий момент глаза завра открываются, и он смотрит в упор на меня. Я отшатываюсь назад, заплетаюсь ногами о саквояж, падаю на аптечный шкафчик. А потом меня выворачивает наизнанку. Вся форма в рвоте.

Есман лишь чуть поворачивает голову, ничего не говорит и продолжает работать.

— Не открывай лучше, — бросает он завру. — Тебе не понравится.

Я хочу провалиться под землю со стыда. Теперь уж точно все кончено. Меня с первого курса в моргах не тошнило! Эпический провал. Даже бригадир смотрит на меня с брезгливостью.

— Выживет? — спрашивает он у Есмана.

— Нет, — отвечает штаб-лекарь, не прекращая шить. — Ты на индикатор глянь, он потерял больше половины крови. Регенерировать в этом случае ему тоже не дадут.

Бригадир переводит взгляд на ящерку. Та не двигается. Цвет не меняется. У каждого завра есть этот талисман, новорожденного отвозят в люльке на берег какого-то лесного озера, где ящерка выбирает его и остается с ним до конца. Это живой индикатор состояния. Иногда она умирает раньше хозяина: это считается ужасной потерей и предупреждением. Завр прячет ее, оберегает. Посторонние видят талисман только в критических ситуациях. Крохотная рептилия таким образом просит о помощи. Она никогда не живет дольше хозяина. Они связаны телепатически. Красный цвет означает, что хозяин вот-вот умрет.

Фельд, застыв с иглой, смотрит на Есмана.

— Чего замер, родной? Заправляй нить!

— Но зачем тогда… — непонимающе произносит фельд.

— Как же так, — бормочет бригадир, отступая назад к двери. — Как же так…

— Из-за чего травма? — спрашивает Есман.

— Поскользнулся на ровном месте, упал на циркулярную пилу. Не повезло. Как всегда…

Изо рта завра доносится слабый стон. Это вообще возможно при перерубленных голосовых связках?

— Регенерация голов у завров запрещена! — зло шепчет Есман. — Или это будет агрессивный урод, от существа, которое вы знали, ничего не останется! Еще тампон… Почему сразу не сказали?! Зажим…Уже прошло десять минут! Еще десять минут — и все закончится. Мы не успеем довезти. Вы же понимали это?.. Все. Теперь можно попробовать переложить на каталку — и будем капать кровезаменители по дороге…