Солнце опустилось, и небо выглядело багровым: то ли отсветом пламени, то ли скатертью на не очень чистом столе — мелкие облачка были похожи на горки серой пыли, скопившейся там и сям из-за того, что нерадивая хозяйка ленилась проводить по скатерти влажной тряпкой.

Разглядывая закат и вслушиваясь в наступившую тишину — ему хотелось, чтобы Тами сказала еще что-нибудь, пусть такое же бессмысленное, — Игорь не обратил сначала внимания на то, что плечи отца под его руками стали тверже, отец выпрямился в кресле, поникшая голова поднялась, изо рта вырвался неопределенный звук, будто отец хотел произнести несколько слов одновременно, может — целую фразу, и слова смешались, звуки перепутались, и разобрать сказанное не было никакой возможности. Но Игорь был почему-то уверен, что отец произнес нечто вполне определенное.

Отец сидел, высоко подняв подбородок и сжав в кулаки ладони, лежавшие на подлокотниках. И взгляд — знакомый с детства, острый, упрямый, настойчивый взгляд. Так отец смотрел на Игоря, когда тот не успевал сделать домашнее задание или отлынивал от мытья посуды, единственной возложенной на него домашней обязанности.

Почему-то Игорь вспомнил: «Но в зюйд-вест я еще сумею отличить сокола от цапли».

— Папа, — сказал он, стараясь говорить убедительно, — пойдем, я отведу тебя в комнату.

Отец приподнялся в кресле и сделал правой ногой движение, будто ощупывал, нет ли ступеньки. Одной рукой он уперся в подлокотник, а другой шарил перед собой в воздухе.

Краем глаза Игорь уловил движение у окна. Обернуться не мог, но и боковым зрением видел, как Тами тоже поднялась со своего кресла, пала на колени и, «глядя» перед собой, начала шарить по полу рукой, пытаясь, видимо, подобрать упавший кусок ткани. Она не кричала, не проявляла нервозности, о которой говорил Томер, только водила рукой по полу.

Что-то происходило странное, что-то — Игорь понимал, — связавшее неожиданно этих двух людей: Тами и отца. Казалось, то, что делал каждый из них, не имело к другому никакого отношения, и тем не менее движения были синхронными, как парный танец. Игорю даже послышался ритм, не барабан, не пианино, но ясно ощутимый, будто внутренний метроном.

Легкий ветерок пролетел по комнате — влетел из коридора, коснулся щек Игоря, улетел к окну — и дальше, сквозь стекло.

И стало легко. Игорь бросился к Тами, помог ей подняться, она пробормотала что-то вроде: «Спасибо, вы очень добры», локоть ее был теплым и податливым, Тами охотно позволила усадить себя в кресло, он поднял с пола и вложил ей в руку кусок ткани, которую она ощупала тонкими пальцами и, найдя место, где прервала вязание, приступила к продолжению: взяла со столика спицы, другой рукой уверенно — нужный моток ниток и ушла в себя. Ушла так же очевидно, как выходит из комнаты быстрым шагом человек, которому наскучило ваше общество.

Отец между тем попытался самостоятельно взгромоздиться в кресло, но начал падать головой вперед. Игорь успел подхватить отца, тот не сопротивлялся, но и не помогал — делал то, что нужно, на сына не смотрел, то ли думал о своем, то ли не думал вовсе.

Отец так странно реагировал на присутствие Тами? И она — на него?

Игорь почувствовал к отцу неожиданную неприязнь, которой не нашел (и не искал) объяснения. Довольно резко выдернул отца из кресла, обхватил за плечи, повел по коридору через главный холл — в его комнату. Голова отца качалась из стороны в сторону, он то и дело пытался упасть.

Уложив отца в постель, Игорь наклонился над ним и услышал, как тот бормочет: «Господи, как же я мог это забыть, Господи, как я мог…»

— О чем ты, папа?

Отец вздохнул и отвернулся к стене. Показалось Игорю или, прежде чем замолчать, отец пробормотал:

— Красивая…

Вошла Фанни, быстрым взглядом оценила обстановку.

— Вы сегодня с ним долго гуляли, — осуждающе произнесла она. — Не стоило водить Володимера в соседний корпус, непривычные впечатления ему вредны.

— Я просто…

— Пусть поспит, не уходите пока.

Когда Фанни вышла, Игорь попытался разобраться в собственных, а не отцовских, ощущениях. Он отчетливо понимал, что чувство, охватившее его, правильнее всего было бы назвать ревностью. Он ревновал, да. Отца — к Тами. Ревновал к тому, что на него она ни разу не реагировала так, как сейчас — на отца. А отец? Он тоже был не в себе, он хотел… чего? Что произошло между ними в те несколько секунд, когда оба потянулись друг к другу? О чем говорила Тами?

По идее, нужно бы еще раз привести отца в северный холл, когда там будет Тами. Игорь понимал, что никогда больше этого не сделает. Аргумент у него был заготовлен: отец слишком взволновался, а в его состоянии это вредно. Но с собой-то Игорь мог быть честен: ему не хотелось, чтобы Тами говорила с отцом, а не с ним. А она говорила. Обратилась со словами о цаплях, и отец ее понял, вот в чем суть. Они поняли друг друга, а Игорь не понял ничего из того, что стало понятно этим двоим.

О чем они говорили?

Тами — о цаплях. Отец произнес слово на языке, которого не существовало, — может, просто набор звуков, но Игорь почему- то был уверен, что слово имело смысл, понятный Тами, но от него скрытый.

Отец ровно дышал и немного похрапывал. Игорь подоткнул одеяло, постоял минуту и вышел в коридор. В дальнем конце кто- то из медсестер провожал старушку в комнату, она упиралась и что-то выкрикивала. Обычная безрадостная картина.

Игорь прошел через опустевший холл в северный коридор. Ему нужно было увидеть Тами, убедиться хотя бы, что у нее все в порядке.

Если он скажет: «Тами, я люблю вас», — она поймет или и эта фраза не произведет на нее никакого впечатления? А он способен произнести эту фразу?..

Только сейчас, глупо приревновав Тами к собственному отцу, Игорь смог признаться себе в том, что чувствовал уже давно. Любовь? Игорь вспомнил, как признавался в любви Лене и боялся, что она скажет «нет» или: «Пожалуйста, Игорь, поговорим о другом». Тогда были совсем иные чувства. Он хотел держать руки Лены в своих, хотел обнимать ее и целовать. Больше того, он просто ее хотел, это было нормальное мужское желание, ставшее реальностью несколько вечеров спустя, а тогда они долго бродили по улицам Хайфы, оказываясь в самых неожиданных местах, которые он почему-то четко запомнил визуально, но совсем не представлял — где, в каких кварталах, это было. Он все-таки вывел Лену к остановке двадцать пятого и проводил до дома, у подъезда опять говорил о любви, точно понимая, что именно любовью является все, что он к ней испытывал.

Почему же сейчас… Разве в его отношении к Тами было что-то общее с состоянием, которое осталось только в памяти, а память — уж это Игорь знал — склонна видоизменять случившееся, особенно чувства, которые много лет спустя представляются совсем не такими, какими были когда-то: радость может вспоминаться восторгом, плохое настроение — жизненной катастрофой, а любовь…

Он любил Лену, но вспомнил об этом отстраненно. Название чувства, а не пламя в груди.

Тами… Совсем другое. «Я люблю ее?» Он спросил себя и, как обычно, ответил определенно — он всегда отвечал определенно на любой вопрос, заданный самому себе. Иначе и спрашивать не стоило.

Да.

Тами в холле не было. Когда ее успели увести? Кто? Почему ее водят за руку? Слепая, да. Аутистка. Но она давно живет в «Бейт-Веред». Давно могла на ощупь определить, где что расположено, и передвигаться достаточно свободно. Аутизм помогает ориентации: однажды запомнив дорогу, Тами не могла ошибиться. Боялась новых препятствий?

Комната Тами была последней по коридору. У торцового окна, напротив выхода на лестницу. Дверь была закрыта, Игорь вышел на лестничную площадку, откуда была видна часть коридора, прислонился к стене и принялся ждать. Хотел увидеть Тами. Подойти к ней. Наклониться. Дотронуться до пальцев, чтобы она почувствовала его присутствие и поняла без слов, что он о ней думает. И может, тогда он решится сказать то, что давно, оказывается, хотел.

И что дальше?