Скорее следовало бы обратить внимание на то, что десятки тысяч лет социальной эволюции, помимо всего прочего, привели к одному парадоксальному феномену: человеческая особь женского пола является единственной среди всех самок живых существ, обладающей свойством гиперсексуальности, то есть способности спариваться больше, чем нужно для оплодотворения. Это «такая же уникальная особенность человека, как пользование огнем и речью»[34].

Казалось бы, эта гиперсексуальность сама по себе должна обеспечить «инстинктивное» возникновение оргазма у любой женщины при каждом половом акте. Однако это не так. Исследования современных сексологов показывают, что женский оргазм, в отличие от мужского, это явление не столько биологически прирожденное, сколько вырабатываемое в результате достаточно продолжительной сексуальной практики (причем для большинства женщин лучше, чтобы это было с одним и тем же партнером). Это феномен не столько «генитальный», сколько эмоциональный и «мозговой», во многом зависящий от высшей нервно-психической деятельности. Между тем в традиционных обществах большинство женщин с момента вступления в брак оказывались замкнутыми в цикл непрерывных беременностей и вскармливаний очередного ребенка, а эти периоды считались запретными для сексуальных сношений — так диктовала религиозная и общепринятая половая мораль. Кроме того, для мужа это было, вероятно, и основным побудительным мотивом для поисков внебрачных связей. Так что частота сексуальных контактов на протяжении активного возраста для абсолютного большинства женщин была не так уж и велика.

Кроме того, для множества женщин в большинстве традиционных культур и на протяжении большинства периодов истории получение сексуального наслаждения было внутренне связано со страхом возникновения повторяющихся беременностей, а потому — смерти, учитывая значительный процент женщин, погибавших при родах, и очень высокие, преобладающие показатели детской смертности. «Поэтому разрыв этих связей был феноменом с поистине радикальным подтекстом. Кто-то может сказать, что СПИД возобновил связь сексуальности со смертью, но это уже не является возвратом к прежней ситуации, поскольку СПИД не делает различия между полами»[35].

Нельзя не учитывать и особенностей воспитания в традиционную эпоху. На обсуждение темы сексуальных отношений с детьми (в особенности с девочками) накладывалось почти абсолютное табу. В ходе первичной социализации с помощью самых разнообразных информационных источников у ребенка постепенно формировалось представление об этой стороне жизни как о чем-то темном, пугающем и нечистом. Многие женщины выходили замуж, фактически совершенно не имея никаких знаний о сексе, не зная, что делать с нежелательными для них побуждениями мужчин, и вынуждены были терпеть это. Поэтому мать обычно говорила дочери: «После твоей свадьбы, дорогая, с тобой будут проделывать неприятные вещи, но ты не обращай внимания, я всегда так и делала»[36].

Сегодня, напротив, как специальные, так и популярные сексологические издания гораздо больше внимания проявляют к изучению проблем женского оргазма, нежели мужского. Причем в большинстве из них значительная степень ответственности за возбудимость женщины и возникновение у нее оргазма возлагается на партнера-мужчину. Так что и эта сторона сексуальной революции оказывается достаточно тесно связанной с исчезновением двойного стандарта. Она радикальным образом оказывает влияние на формирование и массовое распространение новых представлений о женственности (феминности) и мужестве (маскулинности).

Следует подчеркнуть, что революционная сущность этого аспекта сексуальной революции (да и большинства других) состояла вовсе не в том, что прежде его не существовало, а теперь он появился. Вероятно, всегда, во все исторические эпохи, существовала немногочисленная категория женщин, чья сексуальная практика была иной, нежели у большинства, — во всяком случае, такой, что позволяла им испытывать сексуальное наслаждение. Революционность здесь состоит, прежде всего, в возникновении описываемого феномена в массовых масштабах. Это во многом становится возможным, в частности, и благодаря беспрецедентному повышению уровня открытости вопросов сексуальной практики для широкого обсуждения.

Для более глубокого понимания всех обсуждаемых проблем, связанных с сексуальной революцией, ее факторами и последствиями следовало бы постоянно помнить об экспоненциальном характере социально-эволюционного развития. В самом деле, этап собственно социально-эволюционного развития, занимающий, по некоторым данным, не более 40 тысяч лет[37], — это всего лишь одна тысячная часть от 40-миллионнолетнего эволюционного пути биологического развития от древнейших приматов до homo sapiens[38].

И эти темпы непрерывно ускоряются. Согласно другим подсчетам, история традиционного общества насчитывает от 7 до 10 тысяч лет, а пришедшему на смену ему индустриальному обществу — не более четверти тысячелетия, однако при этом общий объем социальных изменений (и в количественном, и в качественном отношении) на последнем этапе развития человеческого общества гораздо больше, чем на предыдущем[39].

И нет оснований полагать, что процесс замедлится...

Все вышеприведенное говорит не только о том, что темпы социальной эволюции многократно превышают темпы эволюции биологической, но и о том, что первая из них уже в преобладающей степени оказывает влияние на филогенез человека в сравнении со второй. Свидетельство этому — не только появление и развитие интеллекта, но и, вероятно, возникновение того уникального качества гиперсексуальности, о котором шла речь выше. Это говорит и о возникновении качественно иного по сравнению с животными типа сексуальности, и об эволюции этой сексуальности. Не случайно в английском языке наряду с понятием sex, означающим биологический пол, достаточно прочно утвердилось gender — социальный пол. И возникает уже проблема гендерно-сексуальных отношений, неоднократно затрагиваемая в книге Гидденса.

Означает ли это, что биологическая эволюция сошла на нет? Мы далеки от этого утверждения. Мы остаемся биологическими существами, а значит, не можем в своей жизнедеятельности обойтись без инстинктов. Думается, что, в частности, и принудительный характер мужской сексуальности, о котором так много говорит автор книги, имеет свои глубокие биологические корни, закрепленные к тому же многовековым опытом половозрастного разделения труда. Тем не менее часы биологической эволюции идут во много крат медленнее, нежели секундомер социальной эволюции. Скорее всего, переживаемая ныне сексуальная революция — не более чем одно из делений на циферблате этого секундомера.

Каким будет следующее деление? Нам еще не дано знать. Можно быть уверенным лишь в том, что история и социология современной сексуальной революции находится еще в некоем эмбриональном состоянии. Как говорит сам автор, «это в значительной степени еще не завершенная революция». А значит, впереди — длинная вереница научных трактатов о социальном взаимодействии полов. И книга Энтони Гидденса «Трансформация интимности» занимает пока одно из первых мест на этой полке.

В. Анурин, г. Нижний Новгород, январь 2004

Множество людей прочли и дали свои комментарии к первоначальным вариантам этой книги. Я постарался принять во внимание большинство из их замечаний в пределах возможного. Мне хотелось бы высказать особую благодарность: Гранту Борису, Мишелю Барретту, Терезе Бренная, Монсеррат Гиберне, Ребекке Харкин, Дэвиду Хелду, Сэму Холлику, Грэхему МакКанну, Хизер Уорвик, Джеффри Уиксу и анонимному обозревателю Стенфорд Юнивесити Пресс. Хочу также поблагодарить Эврил Саймондс за ее работу по подготовке рукописи и Элен Джеффри за ее осмысленное копирование.