В романтической любви поглощение того, что типично для amour passion, интегрируется в характерную ориентацию «поиска». Поиск — это одиссея, в которой самоидентичность обретения своей законной силы проистекает из открытия другого. Он обладает активным характером, и в этом отношении современный роман контрастирует со средневековыми романтическими историями, где героиня обычно ведет себя относительно пассивно. Женщины в современных романтических историях по большей части независимы и одухотворены и последовательно изображаются именно в такой манере[92].

Завоевательный мотив этих историй не похож на мужскую версию сексуального завоевания: героиня встречает и растапливает сердце мужчины, который первоначально безразличен к ней, чуждается ее или открыто враждебен. Поэтому героиня активно творит любовь. Ее любовь заставляет его полюбить, растопляет безразличие и замещает антагонизм преданностью.

Если этос романтической любви понимается просто как средство, с помощью которого женщина встречает м-ра Райта (Mr Right: здесь, вероятно, автор обыгрывает смысл фамилии (right — правильный) — примеч. перев.), то он является действительно поверхностным.

Хотя всё же в литературе, как и в жизни, все иногда представляется именно таким образом, пленение сердца другого — это фактически процесс создания общей повествовательной биографии. Героиня приручает, смягчает и изменяет очевидно неподатливую маскулинность объекта своей любви, создавая возможность для того, чтобы взаимное влияние стало руководящей линией их совместной жизни.

Комплекс романтической любви носил внутренне разрушительный характер в течение долгого времени, пока находился под контролем ассоциации любви с браком и материнством и под влиянием идеи, что подлинная любовь, будучи однажды найденной, остается навеки. Когда брак для большинства населения действительно был навсегда, структуральное равенство между романтической любовью и сексуальным партнерством было четко очерчено. Результатом иногда могут быть годы несчастья, заданные тонкой связью между любовью как формулой для брака и требованиями его дальнейшего преуспевания. Однако эффективный, если отчасти не вознаграждаемый, брак мог поддерживаться разделением труда между полами, где сферой влияния мужа был оплачиваемый труд, а сферой женщины — домашняя работа. В этом отношении мы можем видеть, насколько важным было ограничение женской сексуальности пределами брака как признак «респектабельной» женщины. Потому что это в одно и то же время позволяло мужчине поддерживать свою дистанцию от распускавшейся сферы интимности и удерживало состояние замужества в качестве первичной цели женщин.

В конце 1980-х годов Шерон Томпсон провела исследование аттитюдов, ценностей и особенностей сексуального поведения 150 американских подростков по различным классовым и этническим основаниям[93].

В ходе продолжительных интервью с ними и при анализе ответов девочек она обнаружила основные различия между способами, с помощью которых мальчики обсуждают секс (о любви они говорили не часто). Казалось, юноши не способны рассказать о сексе в повествовательной форме, связывая его с обозримым будущим[94].

Они говорили главным образом о спорадических сексуальных эпизодах — таких, как ранние гетеросексуальные игры или разнообразные сексуальные победы. С другой стороны, опрашивая девушек, Томпсон обнаружила, что почти каждая из тех, с кем она говорила, могла с небольшими подсказками воспроизвести многословные истории, «насыщенные открытиями, болью и настроением интимных отношений»[95].

Девушки, говорит она, обладали чем-то приближающимся к умениям профессионального новеллиста в своей способности изложения детального и сложного рассказа; многие говорили в течение нескольких часов, требуя лишь незначительных реплик со стороны интервьюера.

Исследователь утверждает, что сама по себе текучая природа этих повествований проистекала из того факта, что они уже пересказывались ранее. Они являлись результатом многочасовых разговоров, которые девушки-подростки вели друг с другом и в ходе которых их чувства и надежды обсуждались и обретали определенную форму. Томпсон допускает, что, поскольку она являлась представителем старшего поколения, эти повествования отчасти редактировались специально для нее. Но она также вовлекалась в них в качестве резонатора для рефлексивной интерпретации того, что говорили интервьируемые. Она почувствовала, что ей «вверяют нечто настолько же ценное и пророческое, как первая любовь, когда ее читает любовник, как предзнаменование будущего». Потому что, как признается в дальнейшем, сама питает «пагубное пристрастие к романам»[96].

Главной тематической схемой девических историй было то, что Томпсон именует «романом-поиском». Роман приводит сексуальность в предвосхищаемое будущее, в котором сексуальные сношения рассматриваются как объезды на пути к предстоящим, в конце концов, любовным отношениям. Секс, если он имел место, — это прибор зажигания, роман — как поиск судьбы. Однако здесь поиски романтической любви не означают отложенной сексуальной активности в ожидании, пока возникнут желаемые отношения. Сексуальные отношения с новым партнером могут быть стартом судьбоносной встречи, которую будут искать и после, но более чем вероятно, что не будут.

Ниже приведено описание романа, данное одной из интервьюируемых девушек.

Мы обнаружили, что живем где-то по соседству, и начали садиться в один автобус, чтобы вместе ехать домой. Потом мы обнаружили, что мы не хотим ехать вместе в одном автобусе. Мы хотели идти пешком, потому что это означало больше времени для разговоров. И она, и я — мы имели наши собственные идеи о мире... Мы начинали с разговоров о школе и заканчивали разговорами о положении в Китае... И я была так влюблена в течение трех месяцев... Это было восхитительно...[97]

Восхитительно, да — или было бы восхитительно для исследователя подростковой сексуальности двадцатью пятью годами ранее, — потому что описываемый роман был лесбийским. Одно из открытий, которое оставляет сильное впечатление в работе Томпсон, состоит в том, что сексуальное разнообразие существует бок о бок с постоянством понятий романа, хотя и в нелегких, иногда конфликтных отношениях. Девочки-лесбиянки считают роман столь же неотразимым, как и гетеросексуалки.

Незабываемый момент «потери невинности» юношей воспринимается сегодня как неправильное употребление термина: для юношей первый сексуальный опыт — это приобретение. Это талисман, который указывает путь в будущее; однако не в смысле сердцевинного аспекта самости, а как одна из эмблем мужских способностей. Для девушек невинность — это нечто, рассматриваемое как данность. Для большинства вопрос состоит не в том, воспользоваться или нет ранним сексуальным опытом, а в том, как выбрать правильные обстоятельства и время. Это событие прямо связано с романтическими повествованиями. Юноши ждут этого события, ускоряя сексуальную инициативу, девушки — «замедляя» ее. Сомневающиеся девушки спрашивают себя (равным образом, как и — молчаливо — своего первого партнера), кем бы он (или она) ни был: позволит ли мне моя сексуальность детерминировать дальнейший путь моей будущей жизни? Даст ли она мне сексуальное могущество? Первый сексуальный опыт — это во многом проверка того, может ли быть реализован в действительности будущий романтический сценарий.

Роман-поиск для этих девушек, как предполагает само это понятие, — не пассивное направление своих желаний — «когда-нибудь придет мой принц». Мучительное и во многих отношениях беспокойное, оно тем не менее представляет собою активный процесс обручения с будущим. Полученные в исследовании Томпсон данные перекликались с материалами Рубин. В частности, было обнаружено, что девушки, с которыми она разговаривала, не стремились к завоеванию сексуальной свободы. Такая свобода существует, и проблема состоит в том, чтобы как-то справиться с ней перед лицом мужских аттитюдов, которые все еще несут в себе нечто большее, чем просто эхо прошлого. Поэтому девушки возникают здесь как главные социальные экспериментаторы. Томпсон очень выразительно пишет об этом: