«Секс в современной цивилизации не загоняется в подполье», говорит Гидденс во второй главе. Это, как нам кажется, сказано слишком мягко — достаточно взглянуть на масштабы коммерческой эксплуатации всего, что связано с сексом. (Хотя автор книги постоянно подчеркивает, что вседозволенность — это еще отнюдь не подлинное освобождение.) Когда мы затрагиваем проблемы коммерциализации секса, речь идет не только о расширении масштабов проституции. В сфере коммерциализации существенно расширяет свои границы такое, например, неоднозначное явление, как порнография. Неоднозначное уже потому, что среди экспертов до сих пор не сложилось единого мнения о грани, отделяющей порнографию от эротики[29] (и та и другая представляют собою предмет коммерции в индустриальном обществе).
По мнению многих специалистов, порнографические фильмы и полиграфические издания, выпускаемые огромными тиражами, приносят баснословные прибыли — прежде всего благодаря тому, что затраты на их производство ничтожны по сравнению с обычными фильмами и журналами, а цены и объемы сбыта практически сравнимы. А в соответствии с законами рыночной экономики все то, что сулит значительные прибыли, неизбежно будет притягивать значительные инвестиции, независимо от того, оправдывает ли это официальная мораль или осуждает. Сегодня экономисты все чаще говорят о порнобизнесе как самостоятельной отрасли предпринимательской деятельности. Более того, есть основания полагать, что в коммерциализированном обществе существующая предпринимательская практика будет постепенно оказывать все более сильное давление на мораль, видоизменяя ее в своих интересах.
Разговор о порнографии Гидденс ведет в седьмой главе, посвященной обсуждению проблем мужской сексуальности. «Порнография могла бы быть расценена как коммерциализация секса, — утверждает он, — но это было бы весьма частичным взглядом». Важное наблюдение автора: женщина в порнографии не субъект, а объект сексуального наслаждения. Однако преподносится это читателю или зрителю весьма своеобразно — это фактически изображения женщин, «испытывающих экстаз в своей сексуальности, но всегда под воздействием фаллоса» — и содержит, как правило, неявную цель: «показать женское желание как эпизодическую часть желания мужчины». При этом автор, ссылаясь на Фрейда, утверждает, что даже в ходе своего психосексуального созревания — то есть в раннем детстве — женщина «видит себя только в отражении мужского желания».
Эротика, сексуальные намеки и обнаженное тело (разумеется, прежде всего женское) все чаще и настойчивее используются в рекламе, причем даже в такой, которая вовсе не имеет прямого отношения к сексуальным отношениям как таковым — вплоть до рекламы бульонных кубиков Maggie[30].
И это опять же воспринимается как рядовая черта обыденной жизни и практически не вызывает особого возмущения у большинства зрителей.
Гидденс неоднократно обращается к работе Мишеля Фуко «История сексуальности», а вторая глава практически полностью посвящена ее обсуждению. Критическому анализу подвергается сама идея всеобщей сексуальной озабоченности в современной цивилизации. Автор справедливо указывает на то, что Фуко выводит современные научные представления о сексуальности из того интеллектуального багажа, который накапливался на протяжении викторианской эпохи — этот момент оказывается достаточно типичным не только для британского, но, вероятно, и для всего западноевропейского (и североамериканского) этоса. Среди других авторов особое внимание уделяется работам Зигмунда Фрейда, Вильгельма Райха[31], Герберта Маркузе. Вообще анализ идей разных авторов относительно «репрессии», подавления сексуальности занимает в работе немало места.
В третьей главе Гидденс исследует генезис и развитие романтической любви — как особого социально-гендерного феномена — от ее зарождения где-то в конце куртуазного XVIII века до наших дней. «Начиная с самых ранних своих истоков, романтическая любовь ставит вопрос об интимности. Она несовместима с вожделением и с земной сексуальностью не столько потому, что любимое существо идеализируется — хотя это тоже часть истории, — сколько потому, что предполагает психическую коммуникацию, встречу душ, которая носит взаимный характер». Возможно, это утверждение действительно справедливо для ранних этапов развития романтической любви. Что же касается современного ее потомка, то он, кажется, неплохо уживается с вполне приземленным сексуальным желанием. Так, по данным нашего исследования, 60 процентов опрошенных обоего пола и всех возрастов выразили свое согласие с утверждением «Интимная близость — это соединение, в первую очередь, не половых органов, а любящих душ», не отрывая таким образом чисто телесную близость от духовной.
Одна из проблем, поднятых Гидденсом, вообще представляет собою terra incognita для нашей литературы[32]. Это так называемый «сексаголизм», или пагубное пристрастие к сексу (глава 5), — поведение, которое сродни алкоголизму или наркомании.
Нам кажется, что такое — во всяком случае, на уровне социальной проблемы — возможно лишь в очень сытом обществе. Описание процесса развития состояния приверженности к «пагубному пристрастию», приведенное в пятой главе, фактически универсально (возможно, оно применимо и к употреблению наркотиков). Правда, представляется несколько сомнительным вывод, который делает автор относительно сексаголички Герри в пятой главе: «Она, используя собственную сексуальность, занималась своего рода исследованием, которое можно описать как фрустрированный поиск самоидентификации...» Мне кажется, что, судя по общему контексту жизнеописания Герри, он несколько переоценивает умственные способности героини.
Вообще в книге Гидденса достаточно много психологических и психоаналитических подходов, извлечений из Фрейда и фрейдистской литературы (эдипов комплекс у мальчиков, комплекс «кастрации» у девочек и т. п.). Так, шестая глава, несмотря на ее название — «Социологическое значение созависимости», — представляется даже менее социологичной в сравнении с другими и, как нам кажется, содержание ее в большей степени привлечет внимание тех, кто интересуется не социологией, а психотерапией и психоанализом. То, что говорится в ней, возможно, имеет мало отношения к социологическому контексту современной сексуальной революции. За исключением, может быть, того, что одним из аспектов сексуальной революции стала сфокусированность исследователей на многих моментах подсознания, связанных с интимными психологическими переживаниями и взаимоотношениями. Много внимания уделено фрейдистской идее власти фаллоса и формированию комплексов женской психологии, связанных с отсутствием у девочек пениса.
Одна из идей, возникающая из анализа проблем женской сексуальности: главные героини сексуальной революции — женщины. К тому же объективно именно им принадлежит главный выигрыш от происходящей ныне трансформации интимности. Как говорит об этом сам Гидденс, «женщины подготовили путь для экспансии области интимности в своей роли революционеров современности». Мы говорили выше, что важнейшей характерной чертой сексуальной революции стало признание права женщин на обладание собственной сексуальностью и на получение сексуального наслаждения. Однако путь к этому признанию был непрост. Мнение о том, что женский оргазм есть не что иное, как симптом истерии, всего каких-нибудь сто лет назад было общераспространенным среди невропатологов и гинекологов, не говоря уже о более широкой публике. Возможно, в определенной степени это было — для того периода — не так уж и далеко от истины.
Казалось бы, получение женщиной наслаждения от полового акта заложено самой биологической природой ее организма. Между тем биология здесь ни при чем; во всяком случае, «самки человекообразных, судя по наблюдениям зоологов, вообще не получают ни удовольствия, ни удовлетворения»[33] от акта спаривания.
