В отношениях геев-мужчин, равно как и женщин, сексуальность может быть засвидетельствована в ее полном отделении от воспроизводства. Сексуальность геев-женщин организована на основе необходимости, которая почти полностью может расцениваться как чистые отношения. Это означает, что пластичность сексуального ответа, помимо всего прочего, каналирована осознанием вкусов партнера и его взглядов на то, что является допустимым и может доставить наслаждение.

Дифференциальной власти может придаваться повторное значение, например, через садомазохистский секс.

Одна женщина говорит:

«Мне нравится грубый, страстный секс, потому что он протекает за пределами барьеров „приятности“, которые выстраивают вокруг себя многие женщины. Здесь не существует чувства выпрямленной спины (в оригинале — holding back — примеч. перев.), как это часто бывает с политически корректным мягким сексом — „S и L“, как определил это один из моих друзей (то есть сладость и свет (в оригинале — sweetness and light — примеч. перев.). Моя нынешняя любовница и я немного экспериментировали с S/L и бандажом и нашли это очень возбуждающим и сексуальным. Все, что мы проделывали, было на основе консенсуса, и „нижняя“ (мы варьировали в том, кому ею быть) всегда удерживала контроль, вместе с иллюзией, что все протекает без контроля. Мы включали сюда такие вещи, как пошлепывание, подстегивание хлыстом, тянули за волосы, колотили друг друга, но никогда не наносили ран и даже не оставляли отметок. Что делает это таким замечательным, так это чувство вседозволенности»[192].

Кто-то мог бы усмотреть здесь возврат к фаллосу в несколько неприятной форме. Это, может быть, в какой-то степени правильно, но можно предложить также другую интерпретацию. В лесбийских отношениях (так же, как и среди геев-мужчин) могут быть потенциально осуществлены аттитюды и характеристики, «запрещенные» в чистых отношениях, включая инструментальный контроль и реализацию формальной власти. Ограниченное рамками сферы сексуальности и обращенное в фантазию — скорее, нежели детерминированное извне, господство, возможно, помогает нейтрализовать агрессию, которая в ином случае ощущается где угодно еще.

Как и в других отношениях, то, что могло бы выглядеть ретроградной характеристикой сексуальных отношений женщины с женщиной, могло бы фактически дать модель этически оборонительной гетеросексуальной деятельности. Осуществляемый по взаимному согласию садомазохизм не нуждается в том, чтобы предлагаться в качестве рецепта для вознаграждающего сексуального опыта, но принцип, который он выражает, способен к обобщению. Пластичная сексуальность могла бы стать сферой, которая не содержит более элементов (в оригинале — detritus, т. е. осколков чего-то разрушенного — примеч. перев.) внешнего принуждения, а взамен этого имеет место как одна из иных форм самоисследования и морального конструирования.

Возможно, кто-то мог бы вычитать в сочинениях де Сада какое-то совершенно иное значение, нежели то, что обычно предполагается. У де Сада власть, боль и смерть инвестируют себя в секс в целом и разыгрываются через извращение, при этом из сексуальности выжимаются любые следы нежности — или, во всяком случае, так это выглядит. Тем не менее де Сад в целом отделяет женскую сексуальность от воспроизводства и празднует ее хроническое избавление от субординации фаллическим интересам. Его представление секса, которое концентрируется на чем угодно в его собственных рамках, могло бы выглядеть как ироническое метафорическое изобретение, указывающее на невинность сексуальности как таковой.

Эпизодическая сексуальность в наибольшей степени развита среди женщин в культуре некоторых клубов и баров. Жизнь бара иногда сосредоточивается на крейсировании, на поиске проходящих партнеров. Женщина-новичок в культуре бара поясняет, что в течение длительного времени «мне не везло в барах». Ее образование и происхождение, продолжает она, кажется, не производили никакого впечатления. Затем ее озарило, что главными вещами, которые принимались во внимание в формировании такого рода связей, были взгляды «на пятно привлекательности». «Это оказалось так просто... Ни одна из них в баре не была заинтересована в том, чтобы встречаться с кем-то, кого она могла бы пригласить домой и представить матери»[193].

Краткосрочные, обезличенные связи — они, несомненно, не имеют места в лесбийских отношениях. Если мы считаем данным, что многие геи-мужчины устанавливают долгосрочные сексуальные связи, мы не должны преувеличивать контрастов между мужской и женской гомосексуальностью. И все же эпизодическая сексуальность среди геев-мужчин более интенсивна, чем в лесбийских общинах. Когда, к примеру, существовали общественные бани, многие из посещавших их мужчин каждый вечер искали нового сексуального переживания; большинство из них были бы разочарованы, если бы имели лишь одно сексуальное сношение на протяжении нескольких часов. К примеру, Мартин Хоффман в своем исследовании банной культуры в 1960-х годах интервьюировал одного молодого мужчину, который в качестве пассивного участника нередко имел около пятидесяти сексуальных контактов за один вечер.

Банный секс, как это видно из других разнообразных контекстов сексуальной активности геев-мужчин, был вообще анонимным. Мужчины, которые ходили туда, не имели социальных контактов друг с другом, их разговоры носили случайный характер. Они не обладали знанием о природе жизни друг друга и адресовались друг к другу только по имени. Здесь придается новое значение каждому из преходящих партнеров; в сравнении с такими сношениями анонимный гетеросексуальный эпизод, изображенный в «Последнем танго в Париже», выглядит как глубокая и продолжительная привязанность.

Мужчина, о котором идет речь в исследовании Хоффмана, был женат и имел двоих детей. Мужская бисексуальность является столь характерной для сегодняшнего сексуального поведения мужчин, что ее можно было бы считать столь же «ортодоксальной» формой сексуальной ориентации, как и гетеросексуальность. Доля «гетеросексуальных» мужчин, которые регулярно вовлечены в эпизодическую гомосексуальную активность, за последний период заметно возросла, несмотря на влияние СПИДа. По оценкам исследователей, в Соединенных Штатах около 40 процентов женатых мужчин в какие-то периоды своей супружеской жизни вовлекаются в регулярный секс с другими мужчинами; другие утверждают, что эта доля даже выше[194].

Защитные аспекты эпизодической сексуальности представляются в этом свете довольно ясно. Ее можно понимать как массовое бегство мужчин от связей, которые соединяют в себе сексуальность, самоидентичность и интимность. Там, где женщины не являются более соучастницами, эпизодическая гомосексуальность выступает в качестве улаживаемого в результате тайного сговора (в оригинале — collusive — примеч. перев.) усилия мужчин по сопротивлению подразумеваемым смыслам гендерного равенства.

Приверженность правам другого в брачных отношениях эмоционально удерживается через дистанцирующее воздействие эпизодических связей.

Можно ли сказать то же самое о мужчинах, которые объявляют себя геями открыто и отвергают всякие сексуальные контакты с женщинами? Учитывая, что негодование по отношению к женщинам является частью мужской психологии на очень обобщенном уровне, геи-мужчины в определенном смысле справляются с этой амбивалентностью, полностью отделяя себя от нее. Тем не менее было бы неверным рассматривать это только в негативных тонах. Геи-мужчины, подобно лесбиянкам, ставят под вопрос гетеросексуальную интеграцию брака и моногамии. Моногамия, как это понимается в институционализированном браке, всегда была связана с двойным стандартом и поэтому — с патриархальными отношениями. Это было нормативным требованием для мужчин, но многими принималось в расчет только при проявлении нарушений. Однако в мире пластической сексуальности и чистых отношений моногамия должна быть «переработана» в контексте привязанности и доверия. Моногамия относится не к самой связи, а к сексуальной эксклюзивности как критерию доверия; «верность» не имеет иного значения, кроме как в аспекте той честности, которую доверие предполагает в другом.