Я не затрагиваю вопроса о том, насколько эти конкретные терапевтические методики эффективны в сравнении, скажем, с классическим психоанализом или другими терапевтическими методиками, которые более тонко фокусируются на подсознательном. Воспитание «ребенка внутри себя» означает возвращение прошлого — процесс движения вспять и вызывания из памяти полузабытых или подавленных детских переживаний, — но лишь для того, чтобы освободиться от них, и на жесткость разрыва с прошлым указывает тот факт, что для такого отказа от него требуется процесс оплакивания. Не ведем ли мы здесь речь об еще одном пагубном пристрастии, от которого нужно избавиться? В более широком, нежели обсуждалось прежде, смысле этого понятия, я думаю, что да. Терапевт поощряет Ники к тому, чтобы «отпустить» те черты, которые, будучи деструктивными, обладали принудительной силой в отношении ее аттитюдов и действий.
Значимость такого оплакивания пронизывает значительную часть терапевтической литературы. Рассмотрим, к примеру, анализ «любовного шока», предлагаемый Стивеном Галло и Конни Чёрч[150].
Галло разработал идею любовного шока, иногда более известного под названием «панцирный шок»[151], опираясь на терапевтическую работу, которую он проводил с ветеранами Вьетнама, страдавшими изнурением от сражений.
Солдаты, вернувшиеся из Вьетнама, страдали психологической дезориентацией, оцепенением чувств и неспособностью сформировать тесные отношения с кем-либо, кроме своих старых боевых друзей. Галло заметил параллели между переживаниями солдат и реакциями людей, утративших серьезные любовные отношения. Это сравнение могло бы показаться сведением к тривиальности горя, вызванного утомлением от войны, но фактически интенсивность реакции на распад устойчивых отношений почти столь же велика, а выздоровление от нее столь же продолжительно.
Когда связь обрывается, то даже для «отвергнувшего» — возможно, даже в большей степени, чем для отвергнутого, — может на долгие годы сохраниться имидж другого, привычки другого и ожидание, что возможно примирение. Оплакивание — это условие отпускания отношений, которые в ином случае перейдут в настоящем на уровень пагубного пристрастия. Любовный шок обладает «временем психологического путешествия», которое может занять для проработки период во много месяцев, хотя эта длительность варьируется в соответствии со степенью эмоциональной вовлеченности в воспоминания, которые индивид должен переработать. Уступить разрыву, «попрощаться» — это обычно достигается на более поздних стадиях ухода, когда существенным образом имеют дело с упреком и виной.
Не следует считать причудой сравнение отпускания в постепенно исчезающих отношениях взрослых людей с усилиями по освобождению взрослого человека, такого как Ники, от принудительной вовлеченности в события и травмы детства. В каждом случае существует когнитивный и эмоциональный приход к соглашению с психологическим прошлым и переписывание изложения самости. В обоих примерах неудача «разрыва», вероятно, означает повторение аналогичных паттернов поведения, формирующих скорее замкнутый круг, нежели путь автономного саморазвития. «Противостояние опыту вашего любовного шока и осознание того, что в вашей связи пошло не так, может обернуть боль в возрастание опыта и обеспечить вас взглядами и умениями, которые улучшат ваши последующие связи»[152].
Говоря о связях между взрослыми детьми и их родителями, нужно предпринять определенное усилие воображения, чтобы думать об этом с точки зрения «исцеления» таким способом, который представляется совершенно естественным, когда рассматриваешь ситуацию преодоления утраты любимого родителя. Детство кажется чем-то таким, что скорее подготавливает нас для последующего, более автономного участия во взрослом мире, нежели такая фаза жизни, от которой, став взрослым, нужно искать спасения. Тем не менее связь родитель-ребенок — это, подобно другим, такая связь, от которой индивид должен освобождаться, хотя и не совсем обычными способами, потому что она является разрушительной в не меньшей степени, нежели любовная связь взрослых.
Предположим, мы сделаем необычный шаг в трактовке взаимной вовлеченности родитель-ребенок точно таким же образом, как и связи между другими индивидами, которую они формируют и из которой они выходят. Немедленно станет очевидным, что многие из связей родитель-ребенок будут, с терапевтической точки зрения, оцениваться как серьезно дефективные: как если бы дети не зависели изначально от своих родителей, и можно было бы ожидать, что они пожелают покинуть их. Как я попытаюсь показать, можно сделать немало интересных выводов, если, например, взглянуть на родителей с «плохим поведением» таким образом, как если бы мы рассматривали супругов с такой точки зрения, когда один из них регулярно подавляет потребности другого.
Токсичные родители?
Позвольте мне проследить далее терапевтическую работу Сьюзен Форвард и посмотреть, каким же образом она обобщает свои проблемы, возникающие с Ники, чтобы предложить полновесный учет условий, при которых родители становятся «токсичными» для своих детей[153].
Что такое токсичный родитель?
Существует хорошо известное присловье, что как бы ни вели себя родители по отношению к детям, это будет неправильно; ни один из родителей не сможет распознать всех потребностей ребенка или адекватно откликаться на них. И все же существует немало таких родителей, которые постоянно обращаются со своими детьми в такой манере, которая угрожает чувству их личного достоинства, и это может послужить причиной того, что они окажутся втянуты в длительную борьбу с воспоминаниями своего детства. Токсичные родители, по ее мнению, «...склонны рассматривать бунт или даже индивидуальные различия как атаки против себя лично. Они обороняются, усиливая тем самым зависимость и беспомощность своих детей. Вместо того чтобы направлять и стимулировать здоровое развитие, они бессознательно подрывают его, часто находясь в убеждении, что действуют в интересах своих детей. Они могут употреблять такие фразы, как „это укрепляет характер“ или „ей необходимо научиться отличать хорошее от дурного“», однако их агрессивные арсеналы в действительности наносят вред детской самооценке, саботируя любые ростки независимости... В сердцевине каждого взрослого, в прошлом испытавшего дурное обращение, — даже если он достиг больших успехов, — всегда сидит маленький ребенок, беспомощный и напуганный[154].
С. Форвард идентифицирует целый ряд различных типов токсичных родителей. Есть родители, которые просто эмоционально неадекватны. Они оказываются «не на месте» для своих детей, которые в результате чувствуют, что должны защитить себя от них, или же могут бесконечно искать признаки их любви. Это такие родители, которые — преднамеренно или нет — отказались от ответственности за своих детей. Другая категория токсичных родителей — это контролеры. Чувства и потребности детей обычно бывают подчинены чувствам и потребностям их родителей. Типичная реакция детей, с которыми обращаются подобным образом, такова: «Почему они не могут позволить мне жить своей собственной жизнью?»
Это относительно тонкие типы родительской токсичности; другие бывают гораздо более жестокими. Важной характерной чертой здесь опять же становится алкоголизм. В большинстве семей, в которых один или оба родителя подвержены пагубному пристрастию к алкоголю, систематически вскрывается тот факт, в соответствии с которым детей просят, в сущности, вступать в преступный сговор, часто оказывая тем самым уродующее воздействие на их личное развитие. «В этой семье нет алкоголиков» — таков имидж, предлагаемый внешнему миру; однако внутри семейной группы именно употребление алкоголя может оказаться тем фактором, который оказывает преобладающее давление на детей.
