— Давайте вспомним его суть. Согласно этому биллю, бонусы не выплачиваются, пока банк не расплатится с федеральным правительством до последнего цента. На что могут уйти десятилетия. Это будет самое серьезное ограничение благосостояния и личной свободы со времен Леонида Брежнева.

— Может, так и назовем: брежневский билль? — предложила женщина.

— Ну да, особенно понятно это будет молодежи, — пробормотал Нюланд, а в полный голос сказал: — Вернемся к текущему моменту. Республиканцы на Капитолийском холме выступили с замечательной инициативой объявить импичмент президенту по поводу его иранских связей.

Снова все зааплодировали Франклину, и он принял эти аплодисменты, на секунду наклонив голову. Скромненько.

— Понятно, что это будет зависеть от того, сколько демократов проголосуют с нами. Надо привлечь на свою сторону общественное мнение. Я полагаю, что публику меньше интересуют технические подробности иранских дотаций, чем дело Форбса. Именно эпизод с Форбсом будет формировать настроения в обществе. Как вы думаете, что следует предпринять в связи с этим?

Заговорил мужчина, представившийся продюсером одной из знаменитых на всю страну радиопрограмм.

— На этой индейке еще много мяса, — начал он. По произношению Франклин решил, что он из Алабамы. — Что за бомбу хотел взорвать Форбс? Могу с уверенностью сказать, народ очень это интересует.

В задних рядах поднялась с места женщина. Франклин узнал ее: бывший прокурор, теперь телекомментатор.

— Мы здесь не слишком политкорректны, чтобы поговорить о других аспектах дела Форбса?

— О других? — улыбнулся Нюланд, очень довольный.

— Да, Мэтью. Об очень своевременной смерти Форбса.

Нюланд обвел глазами зал.

— Хотим ли мы это обсуждать?

— Тут есть некоторый риск, — сказал радиопродюсер.

— Дело не только в этом. — Все головы повернулись к первому помощнику конгрессмена Райса от штата Луизиана. — В докладе коронера смерть Форбса будет классифицирована как самоубийство. Перед тем как ехать сюда, я разговаривал по телефону с Управлением полиции Нового Орлеана. Сегодня они намерены официально объявить, что расследование закончено.

Недовольное фырканье и покачивание головами.

— Не будем забывать, что в Луизиане много демократов, — вскинулся Нюланд. — Особенно в администрации.

— Я не считаю, что это должно нас остановить, — вновь заговорил помощник конгрессмена. — Если несколько членов партии стараются замять это дело, чтобы помочь своему приятелю Стивену Бейкеру, то тем хуже для него.

Поднялось еще несколько рук, но Нюланд уже сворачивал тему. Ему еще надо было успеть обсудить руководство Федерального резерва.

Франклин посмотрел на Синди и дал знак, что можно уходить.

В такси он смотрел в окно:

— Ты знаешь, о чем я думаю, Синди?

— О чем, сенатор?

— Интересно, почему демократы в Новом Орлеане не дали хода расследованию. Как говаривала моя мама, если женщина берется за метлу, вероятно, где-то появилась куча дерьма.

— Отлично сказано, сенатор.

— И кроме всего прочего, это значит, что для Белого дома наступил момент максимальной уязвимости, — сказал Франклин. — Я думаю, пора серьезно надавить на Бейкера и на тех, кто с ним работает.

Новый Орлеан, четверг, 23 марта, 09 ч. 12 мин.

— Доброе утро, Лиз. Имею честь пригласить вас на похороны.

— Похороны? Чьи?

Пока Мэгги отдавала должное завтраку по системе шведского стола, Тим из «Телеграф» возбужденно пересказывал новости.

Оказалось, что у Форбса не было совсем никакой семьи. Живи он в любом другом городе, его похороны были бы мрачными и унылыми, но в Новом Орлеане… В Новом Орлеане до сих пор сохранилось Общество бедняцких похорон, реликт, оставшийся с середины девятнадцатого века, когда плантаторы интенсивно занимались благотворительностью.

— У них был горшок денег. И этот фонд до сих пор существует и оплачивает похороны всем одиноким, скончавшимся в Новом Орлеане.

Тим объяснил, что мэр Нового Орлеана после «Катрины» решил, что эту маркетинговую возможность нельзя не использовать. В городе столько журналистов — значит, надо устроить шоу. Чтобы доказать всему миру, что этот город по-прежнему — воплощение красивой жизни, город, у которого гулянка в крови.

Через час Тим готов был плясать от восторга. Здесь было все, чего только мог пожелать от статьи о Новом Орлеане любой лондонский редактор.

— Лиз, — говорил он Мэгги, — как нам повезло! Секс, смерть, мужчина в дамских колготках, а теперь еще и вот это! — Он махнул рукой в сторону процессии, двигавшейся по улице.

В начале шло трио: кларнет, банджо и туба. Они играли медленный, скорбный спиричуэл. За ними шла группа более многочисленная: тромбоны, трубы и саксофоны. Эти музыканты еще не играли, но двигались с величавой грацией, пританцовывая в такт музыке. И уже вслед за ними ехал катафалк.

Когда они приблизились к представителям прессы, музыка смолкла.

К катафалку подошли еще несколько мужчин, все чернокожие, и через минуту серебристый гроб оказался у них на плечах. Трио заиграло припев, все громче и громче, и, словно повинуясь музыке, те, кто нес гроб, внезапно подняли его над головами и стали раскачивать. Потом снова опустили до уровня пояса, подвигали из стороны в сторону. Журналистам объяснили, что такова традиция джазовых похорон: надо дать покойному потанцевать в последний раз.

Процессия устремилась к кладбищу. Телевизионщики взвалили на плечи камеры, репортеры строчили в блокнотах. Мэгги не отставала.

К моменту, когда процессия подошла к кладбищу, Мэгги отделилась от журналистов и убрала свой блокнот. Она смотрела, как длинная лента народа в воротах кладбища превратилась в густую толпу, как священник поприветствовал собравшихся и предложил пройти к могиле.

Мэгги отступила — не слишком далеко, чтобы слышать, но достаточно далеко, чтобы ее не видели. Огляделась — и только сейчас заметила, что рядом с ней стоит совершенно седой мужчина лет шестидесяти в сером костюме. Без блокнота, и одет не как турист. Может быть, он как раз истинно скорбит о смерти Вика Форбса?

Она решила попытать счастья и посмотрела на него с печалью.

— Здравствуйте. Вы хорошо его знали?

Он не повернул головы, продолжая смотреть прямо вперед, на священника, но заговорил тотчас. Однако он не ответил на ее вопрос, а задал свой:

— Вы по какой линии работаете?

Безошибочный инстинкт предостерег: представляться журналисткой не следует.

— В иностранном отделе, — туманно ответила она.

Он наконец посмотрел на нее:

— Вы его знали по работе в Компании?

Интуиция подсказала ей ответ:

— Да.

— Вы здесь как официальный представитель?

На тысячах переговоров, которые провела Мэгги, она научилась одному. Если вы ошеломлены новой информацией и изо всех сил пытаетесь ее переварить, ни в коем случае не показывайте этого. Так что она сохранила невозмутимое лицо, пытаясь понять, что такое она только что услышала. Компания… официальный представитель…

— Да, я пришла отдать последний долг от имени Компании.

Мужчина облегченно вздохнул:

— Я так и подумал. Друзей-то у Боба было немного.

Мэгги кивнула, отметив про себя одно слово: Боб.

— Хотя в деле был хорош. Даже в самых горячих точках. В Гондурасе, в Сальвадоре, в Никарагуа.

Мэгги повернула к нему лицо: поворот на три четверти обозначает — передать теплое отношение:

— Это было очень важное дело. Наша страна в долгу перед вами. Обоими.

— Интересно, что он осел в Новом Орлеане. Я и не знал.

— Но вы ведь не были близки в последнее время?

— Двадцать лет он не попадался мне на глаза. А на этой неделе я вдруг увидел его по ящику. Я подумал, надо бы встретиться, вспомнить прошлое. Да вот не успел…

Они помолчали, глядя, как священник бросает на гроб горсть земли. Мэгги боролась с желанием засыпать этого человека вопросами. Она ведь «официальный представитель» какой-то Компании, а значит, должна сохранять ледяное спокойствие.