В горле у нее пересохло. Импичмент. Как они посмели? В кои-то веки в этом зловонном болоте, называемом политикой, появляется достойный человек, и что же? Его немедленно хотят растерзать и низвергнуть, используя самые грязные методы.

Ясно, что́ она должна сделать. Найти то, что доказывало бы непричастность президента к преступлению. Не оставить сомнений, что Форбс свел счеты с жизнью. А она делает все ровно наоборот. Находит доказательства того, что Форбса убили.

Надо успокоиться. Сам по себе этот факт не означает, что здесь замешан президент. У Бейкера есть сторонники; возможно, какие-то его сторонники увидели в Форбсе угрозу своим интересам. А может быть, один из них решил сделать президенту приятное и убрал Форбса. Или кто-то разделался с Форбсом, чтобы навредить президенту, а не помочь?

Через две минуты после того, как она вошла к себе в номер, телефон завибрировал. Стюарт.

— Стью, что, черт побери, происходит? Они же не наберут достаточно голосов, правда? Я хочу сказать, у нас большинство.

— Незначительное. И состоит из консерваторов, которые будут голосовать с республиканцами, как только поймут, куда ветер дует. Мэгги, найди что-нибудь, помоги нашему мальчику!

— Ну, нашла я кое-что. Только, кажется, не то, что нужно. — Она услышала в трубке странный звук. — Что это за шум?

— Огурчики, — объяснил Стюарт и внятно захрустел. — Я держу в кабинете баночку на всякий случай. Так что бей, Мэгги. Я выдержу.

— В ночь своей смерти Форбс был в стриптиз-баре. И ушел оттуда с женщиной — примерно за час до того как умер.

— Господи!

— Вдобавок дома у него не нашли отпечатков, кроме его собственных. Женщина танцевала в этом баре, но начала там работать лишь за день до смерти Форбса. Как раз когда Форбс стал мутить воду. И с тех пор ее никто не видел.

— Ладно. — Она слышала, как он жует — и думает. — Вот что. И это, пожалуй, единственная хорошая новость. Коронер сказал, что нет никаких причин изменять его вердикт: самоубийство. Похоже, есть люди, которые хотят нам помочь.

— Кто это хочет нам помочь?

— Это город демократов, Мэгги.

— Стюарт, полиция забрала все компьютеры из дома Форбса. Все, что он знал, должно быть в этих машинах. Если бы…

— Это невозможно, Мэгги. Знаешь, как это будет выглядеть? Белый дом сует свой нос в криминальное расследование. А кроме того, Зои — помнишь ее, агент секретной службы — Зои утверждает, что Форбс хранил это не в компьютере, а в Интернете.

— Да, понятно. — Мэгги вспомнила рассказ Ника о волосатом байкере.

Она слышала, что Стюарт все жует. Должно быть, уже шестой огурчик подряд.

— Мэгги, если Форбса убили, найди того, кто это сделал.

— Та женщина, с которой он ушел.

— Кто, стриптизерша? Она наверняка просто нанятый киллер. Нас интересуют те, кто ее нанял. Вот кого нам надо найти. И еще — что за дерьмо он собирался вывалить нам на головы. И это срочно.

— Я понимаю. — Лучше бы он не объяснял, какая на ней лежит ответственность. Она знает. У нее и так мозги плавятся от этого и еще от того, что она уже девятнадцать часов на ногах.

— Мэгги? — Его голос стал мягче. — Мы ведь с тобой практически жизнь отдали этому парню, да? У меня вот есть жена и все такое, но я провожу больше времени с Си-эн-эн, чем с Нэнси. И давай смотреть правде в глаза: ты тоже замужем за своей работой.

Мэгги почувствовала укол стыда. Разве Ури говорил не то же самое? И если Бейкер перестанет быть президентом, то, значит, все было зря?

Стюарт заговорил вновь:

— Мы не можем позволить себе проиграть. Он пока почти ничего не успел сделать из того, о чем мы мечтали.

Добавив своему голосу уверенности, она сказала:

— Мы не проиграем. Переживем. Как пережили все остальное. Помнишь, когда Честер…

— Сейчас все иначе, Мэгги, и мы оба это понимаем. Утром мне придется подсчитывать голоса. Смотреть, сколько наших Франклин переманил. И если он победит, я подумываю о том, чтобы посоветовать президенту уйти в отставку.

— Господи боже мой, Стюарт.

— Представь, каково будет бороться. Через какую мерзость и грязь придется пройти. Лучше уйти достойно. Но потом я думаю: а мы с тобой? Если он уйдет, что будет с нами? То есть с тобой-то все хорошо. Тебе много дано, ты умница и красавица.

Мэгги не знала что сказать. Из глаз ее катились слезы.

— А от меня что останется? Двадцать лет я был Стюарт Гольдштейн при Стивене Бейкере. Без Бейкера нет Гольдштейна. Кто еще возьмет на работу большого толстого еврея, который ест огурчики прямо из банки?

Она не могла этого вынести.

— Стюарт, не надо! Стюарт, мы…

— Так что если я буду бороться, то из эгоистических соображений. Не за него, а исключительно ради себя. А для него, может, лучше всего было бы уйти.

— Хватит, Стью. Хватит разговоров за полночь со слезами. Это у меня и в Ирландии было. — Она хотела рассмешить его, но он не засмеялся.

— Ты права. Я понимаю. Понимаю. Просто я очень устал, вот и все. Мы столько работали… — Его голос становился все тише.

У Мэгги ком стоял в горле.

— Стью, иди домой и отдохни хоть немного. А утром я тебе позвоню. И поверь, утром все покажется гораздо лучше.

— Спокойной ночи, Мэгги.

Вашингтон, округ Колумбия, четверг, 23 марта, 07 ч. 55 мин.

— Люблю запах свежих рогаликов по утрам.

Сенатор Рик Франклин и руководитель его юридической службы Синди Хьюз вышли из лифта на шестом этаже здания, которое на первый взгляд казалось типичной офисной постройкой 1970-х, функциональной и скучной. Однако это был оплот американского консерватизма, по крайней мере, с утра по четвергам.

Во время этих четверговых сессий конференц-зал заполняется активистами, лоббистами и сильными мира сего, которые все вместе составляют вашингтонское движение консерваторов.

У задней стены на столах стояли кофейники, подносы с рогаликами и баночками сливочного сыра. Если прийти на четверть часа раньше, можно нагрузить себе всего этого на тарелку и сесть на место. В противном случае доедаешь что осталось и рискуешь быть вытесненным в коридор.

Когда Франклин вошел, зал взорвался аплодисментами, переходящими в овацию. Ему аплодировали стоя. Раньше здесь не бывало ничего подобного. Попытка сместить Бейкера сразу же сделала его звездой и фактическим лидером оппозиции.

Он отмахнулся от предложений уступить ему место — скромен, не любит знаков подчеркнутого уважения — и остановился ближе к двери, всем своим видом выражая политическую установку: «Я здесь затем, чтобы слушать».

Мэтт Нюланд, активист, который и превратил эти собрания в мощную влиятельную силу, призвал всех к порядку. Франклин присмотрелся к нему повнимательнее. Классический тип деятеля, всегда остающегося за сценой; похож на студента-переростка. Пола рубашки выбилась из-под брючного ремня, очки в мутных пятнах. Тот факт, что он носит очки, сам по себе показателен: ни один политик не наденет очков. Но такие типы, которые работают с цифрами, планируют политику партии и непрестанно трудятся, воплощая ее в жизнь, такие типы могут выглядеть сколь угодно ужасно. Их все равно никто не видит. На фасаде — такие, как Франклин: со сверкающими белыми зубами, густыми волосами и красавицами-женами, а тролли остаются в тени.

Нюланд говорил вводную речь:

— …судьбоносные ночные новости, но сначала я хочу обратиться к другим пунктам повестки дня. Первое. Банковский билль. Пока голосование совсем не в нашу пользу. Ваши предложения, как можно изменить его ход?

— Мы должны его осмеять, — немедленно раздался чей-то голос. — Когда демократы говорили: «имущественный налог», он был популярен. Но мы уничтожили его популярность, как только назвали «смертельным налогом». С этим биллем мы должны проделать нечто подобное.

— Кто это? — шепотом спросил Франклин у Синди.

— Майкл Штросс. Глава Ассоциации американских банкиров. Лоббирует интересы финансового сектора.

Нюланд попросил придумать еще названия для банковского билля. Какая-то женщина в первых рядах предложила «налог против достатка». Нюланд кивнул, но без энтузиазма.