Каждый день Катенька писала в свой дневник письмо Юле, и каждый день получала от Юли ответ. Они писали друг дружке, какие бывают красивые лошади, и особенно маленькие жеребята, и чего можно ждать от мальчишек, и что они будут делать, когда вырастут. Они делились своими радостями и утешали друг дружку, если бывали несчастны. Катенька была счастлива. Ведь разве не счастье — иметь такую подругу, как Юля? Пусть эта Юля и была просто придуманная.

— Не понимаю, как это могло быть, — сказал я, когда Якоб Борг закончил свой рассказ. — Как могла придуманная Юля писать взаправдашние письма?

— Так я и знал, — сказал Якоб. — Взрослым этого не понять.

— Ну, объясни, пожалуйста.

— А чего тут объяснять? Всё очень просто: Катенька придумала Юлю, стала писать ей письма и получала письма от неё. Вот и всё. — Якоб усмехнулся моей непонятливости.

— И тебя это ни капельки не удивляет?

— Удивляет, конечно, — ответил он. — Но так и должно быть. На то и чудеса, чтобы удивляться. Разве не так?

— Не знаю, не знаю, — пробормотал я. — Очень всё-таки загадочная история.

Якоб покачал головой:

— Взрослые иногда такие странные! Случается чудо, и они сразу спешат найти ему объяснение. Разве чудеса обязательно объяснять? Ведь они тогда перестают быть чудесами.

Я сидел на ограде выгона и размышлял над его словами. Но сколько я ни размышлял, всё равно было непонятно.

Может, Якоб прав: тут было чудо, а чудо нельзя объяснить, можно только ему удивляться.

На лугу две коровы щипали траву. К лошади прибежал откуда-то жеребёнок. Он потоптался на тоненьких ногах возле матери и потянулся к ней за молочком.

Солнце светило и в мою пустую корзину, коровы смотрели на нас выжидательно, кобыла облизывала своего жеребёнка. А Якоб Борг начал рассказ —

Что Панадель любил больше всего на свете — так это рассказывать истории из собственной жизни. У него их было ну прямо не сосчитать. Кто бы про что ни заговорил, он тут как тут:

— А вот, кстати, со мной как раз была такая история…

И даже если это было вовсе не кстати, остановить его уже никто не мог. Он считал, что должен делиться с другими своим богатым жизненным опытом.

Конечно, он много бродил по свету, всякого навидался, ему было, что рассказать. И если к тому же рассказывает человек интересно, отчего бы его не послушать?

Беда в том, что такие любители порассказывать о себе очень не прочь ещё и приврать. Начнёшь их слушать — и диву даёшься: какие они всегда были храбрецы, прямо подвиги совершали, как всё делали правильно, и вели себя лучше всех, и всегда говорили только правду. Потом думаешь: да враньё всё это. И становится просто скучно.

Но останавливать таких рассказчиков бесполезно, это я по опыту знаю. Лучше просто сделать вид, будто слушаешь. Им ведь главное поговорить, ну вот и пусть себе говорят.

Когда Бродяге уж очень хотелось что-нибудь рассказать, он начинал бормотать как будто себе под нос разные загадочные фразы, но так, чтобы другие слышали. Чтобы им стало интересно, о чём это он. Лежат, допустим, все вместе на берегу реки, загорают после купания. Вдруг Панадель этак, между прочим, произнесёт:

— Да, верно говорится: с друзьями и горе не беда.

Или:

— Подумать только, почти шестьдесят лет прошло с тех пор!

Или, скажем:

— Нет, так всё только испортишь.

А то даже громко воскликнет:

— Да, хочешь чего-либо добиться — езжай в Лондон!

Что это значило, неизвестно. Скорей всего, ничего, так, бессмысленные слова. Панадель просто ждал, чтобы его спросили: «Это ты о чём?» Но все его уже знали и помалкивали. Разве кто-нибудь задремлет, а от его слов проснётся и спросонья забудет про осторожность:

— Что? О чём ты? Панаделю только того и надо:

— Ну, вообще это длинная история. Но раз уж ты меня так просишь, могу рассказать. Вот, значит, слушай, как было дело…

И всё, считай, ты уже попался. Панадель начинал рассказывать. Слушать было, конечно, не обязательно, хочешь — дремли снова. Но чудный летний денёк уже казался испорчен.

То есть не для всех, конечно. Бродяга такой день мог считать удачным. Слушать себя для него было самым большим удовольствием.

А кто ещё готов был его слушать — так это осёл Хвостик. Ему нравились любые истории. А главное, он всему верил. Что бы Панадель ни врал, Хвостик лишь качал головой: «Ай-яй! Надо же! Чего только не бывает на свете!» К тому же память у него была неважная, и если Бродяга рассказывал одно и то же по нескольку раз (а некоторые истории он особенно любил повторять), ослик этого даже не замечал.

Да, милое дело — рассказывать истории ослам. Самые благодарные слушатели.

Особенно любил Хвостик слушать, как Бродяга был когда-то Профессором.

— Ай-яй! — то и дело вздыхал он. — Наверно, это замечательно — быть Профессором. Ай-яй!

И Панадель кивал головой с важным видом:

— О, ещё бы не замечательно!

По его словам, он считался когда-то Действительным Профессором сразу в двух университетах. И ещё в одном университете был Недействительным Профессором. А потом один знакомый позвал его ездить на паровозах. И Панадель, конечно, сразу повесил свою профессорскую шапочку на гвоздь и стал Железнодорожником. Это было тоже неплохо: гонять по рельсам взад-вперёд и пугать коров громкими свистками. Было о чём рассказать. Но ещё через несколько лет он оставил свой паровоз другим Железнодорожникам и решил стать Бродягой.

— Понимаешь, на паровозе надо ездить только по рельсам, — объяснил он Хвостику, — а Бродяга может ходить где хочет. Это ещё интереснее.

«Надо же, — думал Хвостик. — Почему некоторым так везёт, а другие всю жизнь только мечтают о счастье?» Обидно. Ему так хотелось побыть немножко Профессором, хоть чуточку. Наверное, это так прекрасно! Всё равно что есть ананасы. Хвостик, правда, никогда не ел ананасов и даже не видел их, он только знал, что лучше этого нет ничего на свете.

Только куда уж ему было в Профессоры, если он простому сложению никак не мог научиться!

— Ай-яй! — жалобно вздыхал он. — Трудно всё-таки быть ослом! Никто тебя не понимает, никто не жалеет. Только и слышишь: учись, Хвостик, учись. Сделай то, сделай другое. А кто бы сказал: отдыхай себе, ослик, сделай, бедняжка, перерыв, спи себе на здоровье. Ты же такой маленький! Нет, не дождёшься. Большому станет ещё хуже, будут говорить: «Ах ты осёл!»

Панадель погладил друга по серой шёрстке и стал его утешать:

— Ерунда, Хвостик, не огорчайся. Найдётся в мире и для тебя местечко. Могу тебе сказать: не так уж страшен чёрт, как его малюют. То есть, иначе говоря, у большого котла всем каши хватит. Если ты, конечно, меня понимаешь.

— Ай-яй? — только и вымолвил Хвостик.

— Можешь не сомневаться.

— Ты хочешь сказать?..

— Вот именно. Ты всё правильно понял.

— Значит, ты считаешь?..

— Конечно! Только чуть-чуть больше смелости.

— Ай-яй!

— Совершенно верно, Хвостик. Именно так. Если тебе не даётся учение, плюнь на него, вот и всё. — Панадель хлопнул товарища по спине. — Во-первых, на свете много других прекрасных вещей. Цветы, например. Солнце. Карамельный пудинг, в конце концов. А во-вторых, не обязательно же всем быть учениками. Почему бы тебе не стать сразу учителем?

Ослик даже покраснел от волнения:

— А разве можно?

— Да почему бы нет? Скажу тебе больше: ты прирождённый учитель.

— Неужели?

— Уверяю тебя! Зайди в любую школу, послушай, что там делают учителя. Они про всё спрашивают учеников. Сколько будет два прибавить два, и где какие города, и как по-английски «мама». Знаешь почему?

— Почему?

— Да потому что сами ничего не знают. Точно как ты.