— Не трудитесь батюшка, нам и так светло; слишком яркий свет режет мне глаза.

Отходя ко сну, я по обыкновению уменьшил пламя своего ночника настолько, что он едва теплился; при этом свете, с трудом можно было различить что-нибудь, однако, поняв из слов этого человека, что он желает сохранить в моих глазах инкогнито, я не стал настаивать, и тут же спросил, чем я могу служить ему.

— Батюшка! — сказал он, — с час тому назад, я возвращался из Сан-Блаза; в окрестностях Пало-Мулатос на меня напала шайка бандитов, от которых мне пришлось отбиваться, я защищался настолько удачно, что мне удалось уйти от них, но, к несчастью, парируя удар мачете левой рукой, я получил серьезную рану.

И с этими словами он развернул обернутую в холщовую тряпку пораненную левую руку и показал ее мне.

Действительно, рана была ужасна: от двух пальцев левой руки оставалось лишь по одному суставу, и те, как оказалось при более тщательном осмотре, нужно было отнять во избежании распространения гангрены.

Братья многозначительно переглянулись между собой. Священник, по-видимому, ничего не заметивший, продолжал:

— Я предупредил этого человека о том, что считаю ампутацию необходимой, и он ответил мне на это.

— Если надо, так делайте!

Так как я стал оглядываться кругом, то он осведомился:

— Чего вы ищете, падре?

— Я смотрю, не осталось ли у вас еще лоскутка этой юбки, которую вы изорвали, чтобы обернуть вашу руку; она мне будет нужна, — сказал я.

— Это не юбка, — поспешил заявить мне незнакомец, — а какая-то тряпка, которую я нашел и поднял, где-то в лесу, сам не помню где.

Я не стал более настаивать, но человек этот показался мне подозрительным. Одежда его была вся в крови и порвана во многих местах. Рассказ о случившемся был передан как-то сбивчиво и смотря по тому, как он подыскивал слова, мне показалась, что все это была чистая ложь и вымысел. Кроме того, он в разговоре изменял свой голос и я сразу заподозрил в нем одного из многочисленных бандитов, которыми теперь кишат наши леса. Особенно заинтересовало меня обстоятельство с этой юбкой или тряпкой, которую, как он уверял он нашел в лесу, между тем как на ней, кроме пятен свежей крови от его раны, не было ни малейшего пятнышка, ни малейшего следа земли. Кроме того, не подлежало ни малейшему сомнению, что это была часть женской юбки, разорванной второпях. Однако, кто бы он ни был, бандит или не бандит, он был человек и рана его была весьма серьезна, следовательно подать помощь ему было необходимо и я выполнил над его рукой требуемую операцию, как только мог лучше, затем с величайшем тщанием сделал ему перевязку. Он вынес эту страшную операцию очень мужественно, не издав ни малейшей жалобы или стона, а когда я кончил, — пошарил в своих карманах и достал из них горсть золотых монет, в числе которых мне бросилась одна: старинный пиастр, который я заметил еще потому, что он был пробит. Человек этот поспешно спрятал эту монету опять в карман, а подал мне четверть унции золота и сказал:

— Благодарю вас, батюшка, — и прошу вас принять это для ваших бедных.

Не знаю почему, но я положительно не мог решиться принять эту монету, мне казалось, что я вижу на ней след крови — и я осторожно отклонил предложение незнакомца.

— Я всегда помогаю людям безвозмездно, — сказал я довольно сухо, — но если вы считаете нужным дать милостыню за оказанную мною вам помощь, то дайте ее сами первому встретившемуся бедняку.

— Пусть будет по вашему, падре — согласился мой пациент, пряча обратно в карман свои деньги. — И так, благодарю еще раз, и прощайте!

— Идите с Богом! — сказал я.

— А долго ли будет заживать рана? — осведомился он.

— Нет, — успокоил я его, — не более, как с месяц, в том случае, если вы аккуратно два раза в день будете делать перевязку так, как я сделал ее вам. А вот и баночка мази для скорейшего заживления вашей раны.

— Благодарю, я с радостью приму ее тем более, что не сегодня, завтра покидаю эту страну и не буду иметь возможности зайти к вам еще раз.

Затем он простился и направился к двери, которую отпер, но вместо того, чтобы выйти и запереть ее за собою поспешно вернулся и, захватив испачканный кровью обрывок юбки, торопливо засунул его в один из своих карманов.

— Вам эта тряпка не нужна, а мне она может понадобиться — сказал он, как знать, что может случиться, возможно, что она как-нибудь… — здесь он прервал себя на полуслове и резко добавил — мне она нужна!

Я не сказал ему ни слова на это. Во всяком случае человек этот мне казался странным; в манере его проглядывала какая-то нерешительность: то он уходил, то возвращался и вообще действовал как будто под давлением какого-то чувства сильнейшего, чем его воля. Захватив тряпку, он пошел к двери, отворил ее но вдруг, снова вернулся и резким отрывистым голосом проговорил:

— Сеньор падре, если вы желаете проявить ваше неисчерпаемое милосердие к ближним, то можете сейчас же отправляться в пуебло Пало-Мулатос, на луговинке у моста Лиан! Я полагаю, что в ранчерии Сальватора Кастильо случилось несчастье: вас с радостью встретят там!

И он саркастически рассмеялся, громко хлопнув дверью; слышно было, как он бегом, точно за ним гнались, бросился в кусты, в самую глушь лесной чащи.

При последних его словах и диким саркастическим хохотом подозрения мои разом превратились в уверенность. Не было сомнения, что человек этот был убийца и под гнетом ужасного упрека совести, против воли, признался в своей преступности, мучимый ужасом от совершенного им злодеяния.

Не тратя ни минуты, я разбудил своего причетника и приказал седлать коней, после чего мы тотчас же пустились в путь. Я был убежден, что если мне не придется перевязывать раны, то во всяком случае, придется утешать скорбящих.

— И мы крайне благодарны вам, отец мой! — воскликнул дон Рафаэль.

И молодые люди стали целовать ему руки, обливая их слезами.

— Как вы полагаете, кто этот человек? — спросил священник.

— Это убийца нашего отца! — в один голос воскликнули оба брата.

— Смотрите, не торопитесь обвинять по первому подозрению человека, который, быть может, не один виновен в этом деле и, пожалуй, не в такой степени, как вы полагаете!

— Мы не подозреваем, — глухим голосом произнес дон Рафаэль, а уверены в том, что утверждаем!

— Уверены?

— Да, выслушайте нас, батюшка! — и дон Рафаэль пересказал священнику то, что сам слышал от умирающего отца.

— Ну, а теперь, когда вам все известно, что вы на это скажете?

— Я скажу, что отец ваш был героем и умер героем, что его борьба, борьба одного человека против пятнадцати, нечто необычайное, выходящее из ряда вон. Это напоминает мне старинную легенду.

Священник был прав. Этот геройский подвиг стал в настоящее время популярной легендой в этих лесах, при чем однако принял в устах восторженных пересказчиков еще более невероятные размеры. Я сам не раз слышал ее, но только в современной легенде говорилось, что отважный ранчеро защищался не против пятнадцати человек бандитов, а против целого батальона испанских войск и умер победителем, предательски убитый последним уцелевшим испанцем, который вскоре погиб от раны, нанесенной ему умирающим ранчеро.

Мы восстановили истину, считая это своим священным долгом, но, быть может, были не совсем правы, сделав это.

Однако будем продолжать рассказ:

— Да, — сказал дон Рафаэль, — отец наш был смел и мужествен, как лев, и если бы Господь помог нам вернуться во время, то мы с братом спасли бы его, но сейчас дело не в этом. Что вы думаете относительно виновности этого человека?

— Теперь уже не подлежит сомнению, что он единственный виновник. — Что же вы думаете делать?

— Вы спрашиваете нас об этом? — с горькой улыбкой отозвался дон Рафаэль.

— Да, и при этом боюсь услышать ваш ответ, потому что, к несчастью, заранее предвижу его.

— Мы станем преследовать убийцу нашего отца! — глухо вымолвил дон Рафаэль.

— И отомстим за него! — с дикой энергией добавил дон Лоп.