Потом мы обедали. За столом велся светский разговор, но я сидел мрачный. Мама спросила Мишку, как здоровье его отца, тот ответил, что теперь уже хорошо, что после больницы он уже совсем поправился. Бабушка немедленно вскричала: «Боже мой! Твой папа в больнице! Что у него было?» Она прекрасно знает, что у него было, но пропустить повод вскричать не может. «Он лечился по поводу воспаления легких», — ответил Мишка.

И тут начался дурацкий разговор.

Я сказал: «По поводу. Ты, Мишка, грамотей!»

«Он правильно говорит, — заявила мама. — Он говорит медицински правильно. Илья Михайлович лечился по поводу пневмонии».

«Позвольте! — вмешался папа. — Разве появился новый язык — медицинский? Есть медицинская терминология, но язык у нас у всех один — русский. И ты не сбивай мальчика. По-русски нельзя сказать: «Он лечился по поводу». Он лечился от… От чего он лечился? От воспаления легких. Ладно, ладно, — закричал он маме. — От пневмонии, пусть будет по-твоему! Но от, а не го повод у».

Тут бывший у нас в гостях Кирилл Васильевич проглотил кусок и сказал: «Он лечился от воспаления легких» — это правильно, но стилистически неуклюже».

«Из-за… — подал голос я, прекрасно понимая, что говорю глупость. Но такое уже было настроение. — Он лечился из-за воспаления легких».

«Нет, — сказал Кирилл Васильевич, — Так совсем нельзя. Из-за имеет совсем другой смысл».

«Правильно, — согласился я. — Например, «из-за острова на стрежень». Из-за — это когда какое-нибудь препятствие, и ты из-за него выглядываешь. Или выскакиваешь».

«Не только, — сказал Кирилл Васильевич. — Не только. Но…»

Тут вмешалась бабушка. Она сказала: «Боже мой! Мне стыдно признаться, но я уже дожила до седых волос, а толком так и не знаю, что такое «на стрежень». Что такое стрежень?»

«Разве стрежень? — удивился Мишка. — А я всю жизнь пою стержень. Из-за острова на стержень…»

«Ты поешь? — спросил я. — Разве ты всю жизнь поешь? Я от тебя ни одной песни не слышал».

«Миша! — воскликнул папа. — Постыдись! Я понимаю, ты создан быть математиком, но это не освобождает тебя от обязанности знать родной язык. Читаешь ли ты художественную литературу? Ходишь ли ты в театр? Заглядываешь ли ты, наконец, хоть иногда в «Толковый словарь» Даля? Стрежень — это быстрое течение реки!»

«С, тэ, рэ, е, жэ, е, эн, мягкий знак, — сказал Мишка. — Итого — восемь букв».

«Боже мой! Он и здесь занимается математикой!» — вскричала бабушка.

«Зачем тебе знать, сколько в этом слове букв?» — спросила мама.

Мишка отодвинул тарелку и радостно улыбнулся. «Шесть лет тому назад, — сказал он, — я ехал в поезде с папой, и одна девчонка спросила меня, как называется быстрое течение реки. Она разгадывала кроссворд. Там было восемь букв».

Вот какая у него феноменальная память.

Поговорить мы не успели. После обеда он убежал собираться и в этот же день уехал. На свой мехмат. А я остался. Продолжал ходить в корректорскую.

Прошло еще несколько дней. Однажды я вернулся с работы в довольно плохом настроении, мне никого не хотелось видеть. В окнах нашей квартиры было темно, и я подумал: вот сейчас войду, свет включать не стану, посижу в темноте просто так.

Но дома была бабушка. Она сидела в кресле и смотрела в темноте телевизор. Я пошел в свою комнату, чтоб хоть там посидеть одному, но она остановила меня. «Сережа, — сказала, — по-моему, этот мальчик у нас бывал».

Я глянул на экран. Там дрались двое. Что-то знакомое было в одном из них. Я всмотрелся.

Это был Жорка. Мой старый школьный приятель. Жорка-бабник.

Я сел на стул и стал смотреть. Не мог понять, в чем дело. Ведь не прошло и двух месяцев, как он уехал поступать в Московский институт физкультуры, и вот — уже на экране телевизора.

«Это Жорка, — сказал я бабушке. — Неужели ты не помнишь? Он столько раз приходил к нам».

«Боже мой! — воскликнула бабушка. — Конечно, теперь я припоминаю! Его зовут Жора. Как ужасно он дерется! Он всегда так дрался, Сережа?»

Жорка дрался великолепно. Он всегда имел низкую стойку, а теперь она стала еще ниже. Он подкрадывался к противнику, как кошка к воробью. Достать его прямыми ударами было невозможно, только апперкотами и свингами, но Жорка сознательно избегал близкой дистанции. Он вертелся перед противником — низенький, согнувшийся, как уродец, — и вдруг выбрасывался во весь рост вперед и вверх, его прямые удары в лицо или живот били, как луч прожектора. Он ни разу не ударил серией, а бил только ударами одиночными, зато меткими, всегда достигающими цели. Очки шли ему пачками.

В перерыве его показали крупным планом. Секундант махал полотенцем. По лицу Жорки тек пот. «Боже мой, как он дышит!» — сказала бабушка.

К концу третьего раунда пришел папа. «Это Жора, он у нас бывал!» — радостно сообщила бабушка. «Как же, узнаю, — ответил папа. — Он выигрывает? Сейчас его видит вся страна».

Жорка выиграл. Судья выбросил вверх его руку, и в лучах прожекторов Жоркина мокрая подмышка засверкала, как водопад. Все-таки ему пришлось потрудиться.

Поздно вечером, уже перед сном, папа сказал: «Если мне не изменяет память, ты тоже когда-то занимался боксом. И, помнится, в свое время Жорка тебе завидовал».

Я не ответил. Я сам уже об этом думал. Да, Жорка мне завидовал. Да, в математическом кружке Мишка от меня отставал. Но теперь завидовать приходилось мне. Мои школьные друзья делали какие-то успехи, они двигались куда-то вперед, чего-то добивались, боролись, получали удары, напрягали все свои силы…

А я сидел в тихой комнате и выискивал чужие ошибки.

Именно в этот вечер я окончательно убедился в том, что опять сижу на стуле, который не играет.

Я тоже мог бы стать боксером. У меня были для этого все данные. И дрался бы я не хуже, чем Жорка по телевизору, и меня тоже приняли бы в институт физкультуры, и я рос бы, рос по спортивной линии, сначала плохой, потом средний, потом хороший, а в конце концов, может быть, даже знаменитый боксер. Я мог бы им стать. Я рос бы, все время оставаясь боксером, не меняя названия, и мог бы стать даже чемпионом страны, одним словом, мне было бы куда развиваться, о чем мечтать, и не пришлось бы работать корректором, выискивать ошибки, которые сделали другие, и всматриваться в опротивевшие буквы.

Это не просто фантазия. Жорка действительно когда-то мне завидовал. Папа прав.

Я пришел в секцию бокса после седьмого класса. Но совсем не потому, что мне нравился этот вид спорта. Бокс я не любил никогда. И все же стал им заниматься. Была на то причина.

Началось вот с чего. В наш город на гастроли приехал Аркадий Райкин. Он выступал мало, дал всего два концерта, один в филармонии, а другой в том Доме культуры, где я еще недавно работал.

Я очень хотел достать билет и пришел задолго до начала. Занял очередь и стоял довольно близко к кассе, которая была еще закрыта. Но народ все прибывал и прибывал. И когда окошко кассы наконец открылось, все ринулись к нему. Очередь фактически исчезла. Такая недисциплинированная собралась публика. Народ спрессовался просто в толпу. Кто за кем стоит — понять уже было невозможно.

Вот тут-то и появился тот самый парень в зеленой тенниске, из-за которого потом я стал заниматься боксом.

Проталкивались к кассе без очереди многие, но он делал это грубее других. Он был сильный: уперся локтем мне в грудь так, что я чуть не закричал от боли. «Что вы лезете без очереди?» — сказал я ему, и он, обернувшись, щелкнул меня пальцем по носу. Не больно, но оскорбительно… И стал пробиваться дальше. Я не успел ему ничего больше сказать.

Вскоре появилась милиция. Она быстро навела порядок, и я снова оказался на старом месте в очереди — совсем близко к кассе. И тут вдруг опять подошел этот парень. Подмигнул и втиснулся в очередь передо мной.

Люди вокруг сразу же зашумели, стали кричать, что он здесь не стоял, и позвали милиционера. «Да стоял я, как же! — весело сказал парень милиционеру. — Вот у этого мальчика спросите. Правда, ты занимал за мной?»