— Твоя правда, — согласился Гордей. — А ты не ходил туда?

Диня не ответил. Гордею даже показалось, что тот почему-то испугался такого простого вопроса. Что могло напугать всегда бесшабашного дылду?

— Не ходил, — буркнул себе под нос Диня. — И тебе не советую. Издалека смотри, но нос туда совать даже не думай. Я чертовщину за версту чую.

— Да ну, — мотнул головой Гордей. — Не может такая красота от лукавого быть. Черти, они только пакостить горазды.

— Тебе что, старый, жить надоело? — голос Дини вдруг стал необычно суровым. Он смачно сплюнул. — У меня Полкан давеча ночью с цепи сорвался, и ну по деревне круги нарезать. Бегал я за ним, бегал, пока тот в лес не сиганул. Я следом. А в Полкана будто бесы вселились. Несется как угорелый в самую чащу. И вдруг слышу — визг впереди. Страшный, словно свинью режут. Выбегаю на тот край, — лысый ткнул пальцем куда-то в сторону, — и вижу, как из темноты город этот светящийся проступает. В тот раз я ближе стоял, поэтому и разглядел, как двое лохматых чертей моего Полкана волоком тащат. Один из них обернулся, и так зыркнул. Глазищи огромные, а в них зеленые огни полыхают…

— И что? — Гордей нетерпеливо схватил Диню за рукав.

— Да, ничего, — отмахнулся тот. — Страшно мне стало. Домой я удрал. Вот, веришь? Нет? Никогда трусом не слыл, но в ту ночь едва не обделался.

— А теперь решил-таки вернуться, — старый яростно дернул себя за бороду. — И для пущей смелости меня позвал. Что, в деревне больше смельчаков не нашлось? Аль, думал, засмеют? На хутор-то ко мне не страшно было пять верст топать?

— Да, брось, старый, — Диня потупил взор. — Ты же самый головастый в округе. Люди к тебе за советами ходят. Вот я и подумал, может, знаешь что про это место?

— Что ж сразу не спросил?

Диня промолчал, уныло глядя, как над верхушками елей разворачиваются диковинные купола. Город уже не казался призраком. Свечение стало меньше, и в сумерках можно было различить отдельные детали домов. Он выглядел каким-то чужим, даже нечеловеческим. Может и вправду бесовское порождение?

— А я ведь в разведке служил, — задумчиво проговорил Гордей. — Нас учили идти вперед, и не сдаваться. За спиной, понимаешь, Родина, товарищи, да весь честной народ…

— Это ты к чему? — насторожился Диня.

— Да все к тому же, — старый запустил пятерню в спутанную бороду, будто намеревался ее расчесать. — А вдруг враги там? На землю нашу позарились. Мне терять нечего. Старый, никому не нужный. Жена померла, царство ей небесное. Дети давно разбежались, — лет десять как ни слуху, ни духу. Чего мне терять? Пойду я, Диня. А ты домой ступай, вам с Тамаркой еще детей на ноги поднимать.

— Совсем из ума выжил, старый?! — воскликнул Диня. — Рехнулся?!

— Тише ты, ирод, — зашипел Гордей, закрывая сухой старческой ладонью лысому рот. — Чай не у себя дома на печи. Вдруг они там все слышат?

С этими словами Гордей скользнул во мрак, и исчез. Он еще слышал какое-то время, как Диня тихо, неуверенно зовет его. Но вскоре голос парня стих, и старик остался один.

Наврал он лысому про разведку. Наверное, просто хотел его как-то обнадежить, что ли. Чтобы не сильно беспокоился. Впрочем, какая разница? Русский солдат, переживший чудовищную войну, и смутные времена после, уж точно нигде не пропадет. Что там разведка, что пехота, — один черт. А ежели смерть придет, то помирать и не страшно вовсе.

Гордей шел вдоль обрыва, осторожно раздвигая кусты. Звенящая тишина действовала на нервы хуже мартовских кошачьих песен. Словно весь мир замер в ожидании какой-то беды. Перед войной, наверное, так же было? И хрустнувшие пару раз под ногами сухие ветки в этой мертвой тишине казались разорвавшимися гранатами. Он стискивал зубы, но продолжал идти вперед, шаг за шагом, боясь оступиться.

Неожиданно лес кончился. Гордей вышел на край поляны, и уставился в темноту. Города больше не было. Ничего не было. Только кромешная непроглядная тьма.

И вдруг впереди зажегся крохотный огонек. Не зеленый вовсе, а настоящий, живой, желтый. Будто свеча или лучина. Старик сглотнул подступивший к горлу комок, и двинулся дальше.

Вскоре Гордей уже смог рассмотреть неровный прямоугольник света, оказавшийся окошком какой-то покосившейся хибары. Свеча мерцала, на кустах возле стены плясали смутные тени. Из-за плотной белой тюли ничего внутри избы видно не было, и старик замер, приложив ухо к шершавому бревну сруба.

Тишина. Только кровь в висках стучала, да скрипели старческие колени. Гордей тут же подумал, что хорошо хоть не слышен шорох сыплющегося позади него песка. И на том спасибо.

И вдруг как кто-то рявкнул над самым ухом:

— А ну, пшёл прочь, контра! Мы на вас управу найдем! Ух, курвы!

Гордей подскочил на месте, едва не стукнувшись головой о наполовину сгнивший подоконник. Окно по-прежнему оставалось закрытым, и откуда шел голос, было непонятно. Старик осторожно начал пятиться, шаря руками по грубым бревнам стены, пока не споткнулся о развалины крыльца. Дверь со страшным скрипом отворилась, и в прямоугольнике света замерла темная нечеловеческая фигура. Сначала Гордей подумал, что это кот. Большой, пушистый. Бывают же такие породы, вроде как персидские. Но неведомый хозяин заговорил:

— А я тебя заждался, Гордей. Всю шерсть на ушах уже выщипал, вертеть ту Мурку. Долго… Долго шел.

— Кто ты? — выдавил из себя Гордей, оставаясь сидеть на гнилых влажных досках.

— Может, уже в избу зайдешь? — голос хозяина был тихий, мурлыкающий. Ну впрямь как говорящий кот.

Гордей медленно поднялся, осторожно вошел в дверь. При тусклом свете он смог как следует разглядеть этого кота-переростка, и увиденное его озадачило. Помесь кота и мартышки, только без хвоста. Мех огненно-рыжий, с подпалинами. Глазенки медовые, почти человечьи, впрочем, как и личико. На правом ушке болталась старая бельевая прищепка.

— Ты что, домовых ни разу не видал? — с тоской проговорило существо, недовольно выпятив нижнюю губу.

Гордей стоял, разинув беззубый рот. Стоял и смотрел, смотрел…

— Ну, чего вылупился, вертеть ту Мурку? — домовой шмыгнул к старику и, протянув ручонку, захлопнул ему нижнюю челюсть. — Того гляди муха залетит. Не вкусно ведь… А ты впрямь домовых не видал?

Гордей помотал головой.

— А как же вас учили, что нужно встать на пороге, нагнуться, да посмотреть промеж колен? Учили? Нет?

Гордей снова помотал головой. С бороды посыпались на пол сосновые иголки.

— Серость, — констатировал домовой, вцепившись пальчиками себе в скудный клок шерсти за ухом. — Пропащее поколение. Жить, и не знать, кто в доме помощник…

Гордей вдруг протянул руку, намереваясь погладить пушистое нечто. Тот мигом отпрыгнул, издав при этом странный икающий звук.

— Домовой, — выдохнул старик, и плюхнулся на стоявший рядом колченогий стул. — Подишь ты…А звать-то как?

— Падрыж, — буркнул домовой с явной неохотой. — У нас ведь как заведено. Как первый хозяин прозовет, так и на всю жизнь остается.

— Чудное имя, — хмыкнул Гордей.

— Это уже я сократил, да приукрасил, — признался Падрыж. — А на самом деле — Падла Рыжая.

Старик от неожиданности крякнул.

— Ну, барабашка у нас жил сильно шумный, по ночам безобразничать любил. А все на меня думали. Вот хозяин увидит с порога, и ну валенками кидаться. Убью, кричит, падла рыжая! Только попадись! Но мне, можно сказать, с именем еще повезло. Одного вот Ибунахом звали…

— Татарин что ли? Али турок?

— Не искушай к сквернословию, Гордей, — покачал головенкой домовой. — К матерщинникам, говорят, толстый поп по ночам является, и кадилом по лбу бьет. Иногда до смерти.

— Вона как, — потрепал бороду старик. — И вправду, повезло. А дом-то твой как здесь оказался? Я в этих краях смолоду живу. Каждый овраг да пригорок знаю, а избы не примечал. Да ведь город видел на этом самом месте…

— Морок, а не город, — пояснил Падрыж. — Наваждение. Изба всегда так Силу свою показывает, когда границу переходит.