И на всё, что пришло, он обрушился. Ливень небес.

Каждый вывернут лист, каждый жаждет испить бытия.

Не прикрыт, не одет, первозданно, без страха и без

сожаления о… О, какою должна быть и я.

Барабанную дробь, погремушки сухой перекат,

дикой конницы вихрь этот малый с собой приволок…

Май в цвету. И не видно его берега…

Он идёт. Без условностей и проволок.

…Не забыла каштан. Вишню, яблоню… Их в холода

хорошо вспоминать. Эти свечи зажжём в темноте.

Мы что птички. Зимой – голодать

не захочется… Вспомним – о тех.

Позабыла, что жгло и морозило… В дальних краях

только слава и свет просвещающий. Вместо утех —

входит радость. Слезы не ронять

хорошо здесь. Забудем – о тех…

Не оставит Пастырь Добрый

ни одной в лесу овечки.

Выбивает мелкой дробью

новый век тоску о вечном.

Мы, растерянные овцы,

тычем в поданое морды.

И уже, наевшись «опций» [2],

до скончанья века, мёртвы.

Принести живой водицы,

да омыть лица мороку,

да отправиться к порогу,

где бессрочно ждёт Водитель!

Се Любовь. Открывши глазки,

вдруг увидим мир «в алмазах».

И не спутаем те ласки

ни с одним земли соблазном.

Мне больно, милые друзья,

и за окном не Рай.

Чему был рад вчера – не раз

припомнится, дразня.

Мне больно. И на рану дуть

охотников – на раз.

Сижу напротив врат в саду,

оплакивая Рай.

Там дует ветр, течёт вода,

живущие – со слов.

Я плачу. Плакальщик Адам

здесь вылил больше слёз.

Что-то пойманное бьётся

между слов «уйти – вернуться».

Не с налёту чаша пьётся.

Нелегко судьба поётся.

Бьётся трепетное сердце,

как у дикой перепёлки,

над которой коршун серый…

Нелегко шагать на север.

А могла б, сложила песню,

по старинке о кручине…

Не созреет горе пресным.

Не бывает счастье прежним.

Песнь плести – не вить верёвку,

пригодится разве в случай…

Пережить бы ночь-воровку

а не то «не сыщешь с лупой»…

Поглядела в глаза стрекозе —

заглянула за мая окошко…

Там торжественно полно в казне,

здесь уже рассыпная окрошка

под ногами… И вкрадчив июнь…

Обогнать бы, да коротки ноги.

Впереди ионический Юг…

Вывожу уплывающий нолик.

Меняет занавес Эллада. За горой

гора. Приподниму – увижу воды.

Корабль… И голубое за кормой,

куда ни посмотри… Берёт живое

за душу утомлённую… И грек

научит, что отчаиваться грех.

Цикорий, мак, глициния и дрок

сошлись в букет на Кёркире неброско,

чья сердцевина, косточка, ядро

здесь прорастают… Вечности наброском

представ неизбалованным очам,

что ловят в небосводе по ночам

знакомую рыбёшку… Море звёзд…

Но северная Родина зовёт.

Устаёшь и от солнца. А тут

щедро Родина лоб окропит.

Здравствуй, дождик! Чело охрани

от горячего Юга натуг.

Моря синего, красной звезды

(пятилистник, вползающий в щель)

не забыть, как сумы и весны…

О, Эллады побочная дщерь!

Ты, как время, течёшь и течёшь.

Ненаглядны твои берега…

Лишь свидетель узнает, почём

в слёзном горле глухой перекат.

Альбанка несравненная и Рим

поблизости… Где длинноострый профиль

иного сочинителя мелькнёт,

впечатавшись недвижно над толпою

со временем… Где новый мир ярит

у лестницы Испанской… Но ни бровью

не поведёт он. Несравнимый гнёт

лежит на веке… И на мне с тобою.

Аннунциата римская одна

свободна, уходящая от нас…