В Обнинске начал с того, что сразу же сел читать свою старую статью и тут же обнаружил, что надо менять тон, интонацию: одно дело – рецензия, а другое – предисловие к книге. Но ведь дополнительные усилия и работа всегда открывают и новые возможности. Сразу же возникла мысль, что теперь то, после того, как после Фадеева почти написал вступительную статью и о русских философах, почти сложилась и моя книга об искусстве и литературе. Осталось только придумать заголовок. Теперь только бы войти в рабочий ритм.
К моему удивлению, огурцы, которые без поливки простояли свыше недели, хотя особенно и не выросли, но и не завяли. Устроил большой полив в обеих теплицах, немножко нехотя подвигал мебель наверху в комнате В. С. и довольно долго тупо смотрел по телевидению «Максимум». К тому времени, когда передача началась, Лена уже долетела.
Перед сном чуть-чуть почитал Пушкина. Опять поразился, как мало мы знаем, считая себя знатоками русской литературы. Удивительная картина разворачивается, когда читаешь пушкинские статьи и заметки. Сколько всего было написано, а ведь все гусиным пером, без пишущей машинки и компьютера. Вот уж поистине был раб письменного стола, и у этого гения, этого счастливца славы и удачливого поэта жизнь была совсем не легкой и безоблачной. Положим, известно, что к концу жизни начали вечно недовольные и завистливые современники пописывать, что наше все «исписалось», стихи для современников стали скучноваты, появились новейшие кумиры, но ведь, оказывается, и в более ранние времена нападали. Даже «Онегина» приходилось защищать и отбиваться от критиков. Ах, этот румяный критик мой! Но это еще и пример, как постоянно надо держать свое имя на публике.
5 июля, воскресенье. Дневник почти не пишется, нет стимулов, а мои собственные «дневниковые» жалобы на здоровье и бытовые переживания кажутся мелкими. Мне бывает интересно, когда я окружен общественными интересами. Вспомнил один разговор, который произошел у меня с Николаем Ивановичем Рыжковым. Я тогда дохаживал последние месяцы своего ректорского срока, и Н. И. с некоторой горечью сказал мне, как быстро я могу быть забытым, уйдя с должности. Тогда же я подумал, что Н. И. недооценивает, что я еще и писатель. Ну и что, могу сказать я сейчас? Спектр моих интересов сузился, востребованность личности тоже почти ушла.
Утро хмурится, пришло похолодание, температура не больше двенадцати-пятнадцати градусов. Дача действует на меня благотворно, единственная возможность ввести себя в рабочее состояние – это чем-нибудь заняться. С 8 утра и до двух дня, когда поехал встречать на станцию С. П., который едет с сыном, занимался уборкой. В первую очередь собрал два серванта в комнате у В. С., куда я почему-то практически не заглядывал весь последний год. Постепенно здесь появляется вся обстановка, окружавшая ее в Москве. В следующий раз расставлю ее книги и разложу безделушки и посуду.
Приехал чуть похудевший и загоревший С. П. Самые большие перемены я увидел в Сереже-маленьком, моем крестнике. Еще в прошлом году это был полноватый и рыхлый паренек, до некоторой степени даже инфантильный. Теперь он вытянулся, похудел, в лице и повадках появилась мужская резкость. Да и в характере Сережи ничего уже не осталось детского. Он во многом разбирается, очень интересно рассказывает о крымских делах, о президенте Ющенко и премьер-министре Тимошенко. Сережа очень похож на покойную мать, та же жертвенность на этом вполне юношеском лице. Дай бог ему другую судьбу. С удовлетворением отмечаю: не терпит никакой критики отца.
Сергей Петрович очень интересно рассказывал о своем путешествии в Крым вместе с Володей и Машей. На Украине все значительно дешевле, чем у нас. Но наши отдыхающие, которых на одну треть меньше, чем в прошлом году, ждут каких-то снижений цен на продукты, жилье и услуги. А очень бедные украинцы, по своей жадности, ничего не снижают, об этом расходятся слухи, народ в раздумье, ехать или не ехать, а и от этого, как всегда, страдает больше неимущая Украина. Бензин там, в пересчете на отечественные деньги, стоит под тридцать рублей за литр. Но самое интересное в рассказе С. П. – это и наши и украинские таможенники и пограничники. Уже на первой, нашей же границе, когда только ехали в Крым, выяснилось, что у Маши не сменена фотография в паспорте. Но первая же наша бодрая таможенница-пограничница, чуть для кокетства повыделывавшись, все уладила за 2. 000 рублей, при этом подбодрила: «ну, у украинцев все вопросы решаются за деньги». На обратном пути ребят все же на нашей границе ссадили, и Маша поехала к себе куда-то в Знаменку переклеивать на паспорте фотографии, а Володя не решился оставить ее одну. Но самое занятное, что опять украинцы Машу снова за тысячу рублей пропустили, на этот раз бдительными и неподкупными оказались русские таможенники. Откуда у них такая стойкость? Тут я вспомнил некоторые свои перипетии с украинскими молодцами, когда лет десять назад ездил в Киев и совершенно искренне удивился, как оба государства так долго могут терпеть эти безобразия на своей границе. Кому, собственно, это выгодно?
Вечером, так как всю неделю не смотрел телевизор, вперился сначала в «Максимум», в надежде увидеть что-нибудь социально значительное, а потом в «Основные события за неделю». В «Максимуме» сегодня почти ничего занятного, кроме лихого интервью ведущего с одним из руководителей Пенсионного фонда. В результате его (пенсионщика) действий, которые вроде и не назовешь воровством, где-то в провинциальных банках затерялся один миллиард рублей, и ничего… А вот «События» были полны самого разнообразного. Показали и Черкизовский рынок, который временно закрыли, но который наверняка откроют, посокрушались, каким образом там оказалось нерастаможенным китайского товара на два миллиарда рублей, как эти товары туда попали? С какой стороны России? Неужели через Северный полюс или через Чукотку? Вопроса, кому это выгодно, задавать смысла нет. На Северном Кавказе опять идут какие-то бои. Американский президент Обама едет в Россию. Все это мы внимательно втроем просмотрели и прослушали. Но перед «Событиями» случился маленький инцидент. Когда я еще только включил телевизор в ожидании событийной передачи, то довольно быстро обнаружили, что идет какой-то жуткий сериал, в котором сын живет с матерью и еще кого-то все время колет какими-то шпильками. И я, и С. П. пришли в шок от такого, да еще и при Сереже. Наперебой старались Сережу отвлечь от экрана. Мне кажется, ничего подобного не должно идти по программам до двенадцати ночи, взрослым неудобно и за телевидение, и перед детьми.
6 июля, понедельник. Встал в седьмом часу, дождался, когда через час встанут С. П. и Сережа, и все мы под проливным дождем уехали в Москву. Маленький Сережа, мой крестник, весь день сидел в бывшей Витиной комнате, спал, смотрел телевизор и читал «Преступление и наказание». К этому чтению он относится серьезно. Я целый день до глубокого вечера сидел над предисловием к книге Киселева. Президент Обама уже в Москве, уже передали, что возможны затруднения для автомобилистов в районе Кутузовского проспекта и Рублевки.
Правда, в середине дня пришлось сходить в нотариальную контору: вернувшись из Турции, С. П. уже не повезет Сережу сам обратно в Крым, а по доверенности отправит с одной из родственниц.
7 июля, вторник. Утром все же поехал, потому что душа болит, в институт. Как там приемные экзамены? Оказалось, в институте идут еще и экзамены по ЕГЭ. Как обычно в таких случаях, мы всего боимся, кафедры все запечатаны, даже машину на территорию не пропускают. Все это вызвано предположением, что любой абитуриент может опротестовать результаты простым аргументом: мне, дескать, помешали. Тень в дверях, хлопок двери в машине за окном. Народ этот, а особенно мамаши, изобретательный.
В приемной комиссии, кроме Л. М. и трепетной, как лань, Оксаны – ее трепетность я еще помню по выборам – оказалась еще «наблюдатель»: Ольга Ивановна Латышева. Несколько позднее мы с нею разговорились о самом разном: об экзаменах, об уходе с поста директора департамента образования в правительстве Москвы Л. И. Кезиной. Именно Ольге Ивановне принадлежит афоризм, который я с удовольствием вставляю в свои тексты: «Хорошо умереть с чистой совестью». В два часа все закончилось, немножко посидел на кафедре – и домой. Здесь сразу же вгрызся не в телевизор, а в книгу, в новый зарубежный роман, который мне оставил С. П. От него пришла эсэмэска – долетели благополучно, но жарко и влажно. Опять заезжал на Донское кладбище к В. С. и маме. Они обе мне постоянно снятся. И теперь любое свое нездоровье я сразу соединяю: ждут. Практически уже примирился с естественностью мысли о смерти. Наверное, Бог и дает иногда довольно продолжительную жизнь, для того чтобы ты мог свободно примириться с ее окончанием. Но слишком легко я прожил эти годы, какова будет смерть, смертный час. Вот она расплата за жизнь без детей.
