Вечером, пока коллектив рубил дрова и топил печку, начал читать магистерскую работу Сережи Чередниченко. Работа большая, она состоит из огромной повести, которая в 2005 году была опубликована в журнале «Континент», и научной части. Здесь ряд литературоведческих и критических статей о современной литературе, среди которых есть и Зоберн, и Сенчин, наши выпускники и молодые писатели. Работы этих ребят меня очень интересуют. Сам Сережа, сейчас подрабатывает институтским фотографом. Родом он, как и Роман Сенчин, из Тувы. Возможно, эта отдаленность от Москвы вырабатывает такую жгучую протестную тягу и влечение к серьезной литературе.
23 мая, суббота. Естественно, утром все спали, после вчерашнего веселья в бане и пива, чуть ли не до двенадцати часов. Маша проснулась в восемь, я в девять, и мы сразу дружно бросились на огород. Правда, к этому времени Маша уже очистила одну грядку от сорняков в большой теплице. Туда мы сразу же посадили в четыре руки помидорные кусты, которые уже месяца два зрели у меня в Москве на всех подоконниках. Мне самому на все это потребовалось бы не менее дня. А к этому времени встал дотошный, как немец, Володя и стал рулеткой измерять шкафы, рассчитывать, могут ли шкафы пролезть в окно. Задачу я, конечно, задал ребятам, для меня невыполнимую и, самое главное, с моей точки зрения, технически даже не представляемую. Но я уже знал это поразительное свойство русского человека – смекалку. Уже через полчаса они развернули алюминиевую лестницу, и шкафы потихоньку поползли наверх. Теперь в поднятых шкафах надо снова смонтировать полки, разобрать и расставить книги и безделушки. Я хочу наполнить комнату, в которой жила Валя, ее вещами, ее книгами, фотографиями, которые висели в ее комнате в Москве. Я уже сказал себе, что именно в этой комнате и буду писать и монтировать книгу о ней и ее жизни.
Конечно, огромную магистерскую работу Сергея Чередниченко можно было бы и мельком просмотреть, но это все было так ново для меня, что долго и внимательно все читал. Еще раз убедился, как много значит для наших институтских ребят возраст. Двадцать семь у Чередниченко – это совсем не двадцать один, двадцать два или даже двадцать, как у нас заканчивают ребята. Здесь есть уже и опыт, и нажитая биография, и некоторые дополнительные знания. В частности, по начитанности дают о себе знать и два курса в университете в Абакане. Повесть называется «Потусторонники», здесь некое слово-манок из терминологии Ницше. Это описание первого поколения молодежи перестройки. Среда мне совершенно незнакомая и не любимая, не вызывающая сочувствия, герои и вожди ее – Летов и Цой. Из этой среды вышел и Сенчин, который несколько раз упоминается. Возможно, что это одна из лучших повестей о молодежи того времени.
Некоторая особенность вещи заключается и в том, что по своему характеру Сережа не беллетрист. Он довольно долго размышлял, на какой семинар – прозы или критики – ему в свое время надо было поступать, соблазнился прозой. Отголосок давних пристрастий царит и в его прозе – все здесь, казалось бы, на документе, хотя допускаю, что многое и придуманное. Первый этап творческой жизни любого писателя – юность и детство – пройден. Но на юности своего поколения Чередниченко не останавливается. Здесь еще написаны и взрослые, несколько провинциальных их слоев: и простецы, и интеллигенция. Сделано это и не без злобы, и не без сочувствия.
Вечером ребятам сделали шашлык, меня разбудили уже в два часа ночи. С трех и до пяти снова читал работу Сережи. Это уже статьи о литературе. По напряжению это, конечно, чуть слабее, но охват довольно значительный. Как и некоторым другим его сверстникам, Сереже интересны проблемы его собственной, молодой литературы. Большинство статей публиковались, он постепенно входит в круг критиков. Я думаю, что Сергей вряд ли удержится в беллетристике, в которой сегодня нет позитивных идей, а значит, легко скатится к коммерции и гламуру. Среди статей, связанных со старшим поколением – например, жесткая критика новых романов Крапивина, есть и рецензия о новой книге Владимира Коянто, камчатского писателя, культурного деятеля, бывшего когда-то еще и народным депутатом СССР. Здесь, в этой статье, и большая ссылка, касающаяся меня. Я ее на всякий случай перепечатываю.
«Залог успеха дневника в искренности его автора. Но дневники бывают разного рода. Для одних писателей это разговор с собой, способ разобраться в жизни, понять себя и мир. Так писал свои дневники Лев Толстой; вершиной этого направления является, наверно, «Дневник» Жюля Ренара, опубликованный с купюрами посмертно. Это дневники-интроверты. Есть и другие дневники, направленные вовне; в них писатель пишет, как правило, о событиях действительности и прямо или косвенно обращается к читателю, к общественности. Таков отчасти «Дневник писателя» Достоевского; лучшим примером такого дневника последних лет служит «Дневник ректора» Сергея Есина, публиковавшийся в журналах и выходивший отдельными книгами. В самом названии дневника Сергея Есина есть интересный нюанс: «Дневник ректора» в условиях нашей всепроникающей вертикали власти – это, казалось бы, дневник чиновника, бюрократа. Однако Сергей Есин пишет не как чиновник, а как прозаик-романист; в его «Дневнике…» не только Литературный институт, но и события политической и культурной жизни, социальные катаклизмы постсоветской России.
К этому второму направлению относятся и дневники Владимира Коянто. Но в сравнении с дневниками Сергея Есина, у них есть существенный недостаток. У Есина – яркие портреты сотен известных и простых людей, огромный социальный охват, по сути, его дневники – это панорама, по которой спустя десятилетия будут судить о нашем времени. Взгляд Коянто замкнут на небогатом, хотя и интересном, мире северной камчатской культуры в ее советском и отчасти постсоветском изводе; в них наберется едва ли десяток портретов близких друзей автора. Впрочем, сравнивать масштаб полотен авторов, один из которых живет в центре империи, а другой на самой ее окраине, будет неправомерно. Другое дело – стиль. Стилистически авторы дневников тоже отличаются. Сергей Есин внимателен к нюансам и дерзок, он не боится жестких оценок, щедро бросает глубокие мысли, постоянно ёрничает, демонстрируя ум и остроумие. Стиль Владимира Коянто розовато-добродушный, а подчас и пафосный, но пафос этот на пустом месте. Значимая примета его стиля – наивная риторика».
Теперь, когда я потешил свое тщеславие, должен сказать, что больше всего меня обрадовала просто восторженная рецензия на моего ученика Сережу Самсонова, у которого в «Эксмо» в 2008 году вышел роман «Аномалия Камлаева». Кстати, Самсонов вошел и в короткий список Нацбеста. В связи с этим вспоминаю некое высказывание уволенного мною из института Жени Шишкина о моей школе – дескать, где известные ученики, знаменитые писатели. Будут.
И последнее. Конечно, меня радует оценка Чередниченко моих дневников, но как старательно расставлены по работе и другие литинститутские имен – В. Гусев, С. Казначеев, С. Федякин, и вот тут же и я.
24 мая, воскресенье. Приехал в Москву в четыре часа, а к семи уже надо было быть на Новом Арбате, где сейчас дает представление «Геликон-опера». Конечно, если бы это было бы что-то другое, то, наверное, я бы предпочел остаться на даче и уехать часов в семь или даже восемь. Но билеты сейчас так дорого стоят, что опера для многих почти закрыта. Да и случай был уникальный: во-первых, это был поздний Верди – «Фальстаф», опера, которую я и не знаю, и не очень понимал всегда шекспировского Фальстафа, а во-вторых, пел Форда, а это одна из главных ролей, Паша Быков, только что вернувшийся со стажировки в Америке. А потом, какое это блаженство слушать оперу или смотреть спектакль с первого ряда.
Как сильно за жизнь меняются вкусы: раньше – «Риголетто», «Травиата» ясные и затрепанные до последней ноты шедевры. Там все ясно и все сразу, без особых раздумий ложится на сердце. Они поют, а ты за певцами повторяешь слова и мелодию. Здесь все по-другому, но так подлинно, с таким желанием рассказать не столь аффектированные, но все равно жизненные истории, что задыхаешься от того, с каким мастерством и объемом это сделано.
