Глеб встал рядом с воеводой, сжимая рукоять меча. На лице князя застыла спокойная уверенность, ратники и горожане искоса поглядывали на него и, радуясь бесстрашию князя, степенно переговаривались:

— Не так страшен черт…

— Ров вот только неглубокий, а стены надежны…

— Половцев бивали и этих одолеем…

Двести ратников и полторы тысячи вооруженных горожан ждали нападения. Среди ратников было несколько рязанцев, проничей и ижеславичей из рязанской дружины, которым князь поручил оборону воротной башни. Уже побывавшие в сече с татарами, они хорошо понимали, что город обречен, но спокойно готовились к бою, ничем не выказывая своих нерадостных мыслей.

Двумя темными потоками конница степняков окружала Китеж, отсекала город от мира. Кольцо замкнулось, татары спешивались, тащили наспех сколоченные осадные лестницы. Из их рядов выскочил всадник в половецком доспехе, осадил коня у ворот и, задрав голову в лисьей шапке, закричал:

— Непобедимый хан Чельгир обещает вам жизнь, если…

Князь Глеб повелительно взмахнул рукой, коротко свистнули стрелы, впились в грудь и лицо половца. Испуганный конь метнулся в сторону, унося за собой запутавшегося ногой в стремени мертвеца.

Оглушительно завопив, осыпая Китеж стрелами, татары бросились на приступ. Перебросив через ров обтесанные стволы деревьев, выдвинув лестницы, полезли на стены. Падали, пронзенные русскими стрелами, летели вниз с раскроенными черепами, заливали снег дымящейся кровью, но лезли вновь и вновь. Отчаянно рубились китежане, висел в воздухе железный лязг оружия, крики умирающих смешивались с визгом степняков, летели ввысь, в чистое равнодушное небо…

Поняв, что с наскока город не взять, татары отхлынули, подхватив раненых, провожаемые торжествующими криками защитников Китежа. Воевода и князь не радовались. — видели, что на первый приступ хан послал не больше тысячи воинов. Что для Чельгира две-три сотни погибших? А вот погибших ратников заменить некем…

И татары ринулись снова после короткого перерыва — все до единого. Лестниц у них было чуть ли не больше, чем ратников на стенах Китежа. Прикрываясь щитами, особый отряд степняков волок огромное сучковатое бревно — таран.

— Попрощаемся, княже, — сумрачно сказал воевода. Князь кивнул, но ничего не успел ответить — на город обрушилась туча стрел, под ударами тарана затрещали окованные медью ворота. Одним из первых погиб старый Петр Ратишич — длинная татарская стрела пробила незащищенное кольчугой горло, кровь хлынула изо рта, заливая седую бороду воеводы, но и мертвый он не выпустил из руки литую булаву, разбившую немало удалых стенных голов… С яростью обреченных отбивались китежане, падали, раненые, с высоких стен, но и внизу дрались с врагами, пока не обрывали их жизнь кривые сабли. Уцелела едва половина дружины, татары побежали. Еще совсем немного — и рухнут ворота, а одновременно биться на стенах и в самом городе — просто не хватит людей.

Глеб наискось, от плеча, разрубил степняка, и, услышав за спиной странное гудение, обернулся. Над двором детинца пылал огненный столб, ослепительное бездымное пламя неудержимо поднималось, поднималось, соединяя небо и землю… Взяв двоих дружинников, князь торопливо пошел в детинец.

Родомир стоял перед уже потухшим костром, воздев руки, обратившись лицом к солнцу. Как только князь и дружинники вбежали на двор, волхва окутала искристая непрозрачная дымка, затянула все вокруг, клубящимся туманом взвилась до самых крыш. Когда туман рассеялся, во дворе стояла конная сотня. Сотня витязей в ало-золотых плащах, в золотых латах, сверкающих смарагдами и яхонтами, лалами и окатным жемчугом, на снежно-белых конях. Конники стояли квадратным строем — десяток по челу, десяток по крылу.

— Открывай ворота, князь! — Родомир, пошатываясь от усталости, белый, как полотно, подошел к Глебу. — Я сумел вызвать Перунову дружину… Договорив, он мешком рухнул к ногам князя.

— Жив, дышит, — сказал склонившийся к нему ратник, — да он спит! Кто он, княже?

Глеб не ответил, лишь указал подоспевшим холопам: «Унесите в терем». Он не успел приказать открыть ворота — ало-золотая дружина пришла в движение, витязи выехали к воротам и их кони одним прыжком перемахнули пятисаженную стену! Ало-золотые витязи слитным движением выхватили из ножен мечи и врубились в самую гущу татар, одновременно разворачиваясь цепью. От них отлетали стрелы, их не брали сабли степняков, а их белые кони не замечали препятствий.

Сотнями, тысячами трупов устилали небесные всадники окрестности Китежа, струились в снегу кровавые ручьи. Успевшие взобраться на стены враги прыгали вниз. Воодушевившиеся китежане бросались за ними, скатывались в ров, выбирались из него и вступали в сражение. Из леса на рысях выезжали засадные сотни Чельгира, но навстречу им, из распахнувшихся ворот города, пригнувшись к гривам коней, вылетела княжеская дружина!

Степняков обуял страх. Они кинулись наутек, ища спасения, но ало-золотые витязи настигали их, безжалостно рубили даже бросивших оружие. Стремительным наметом мчались белые кони, втаптывали в снег и татар, и их лошадей. Меткие стрелы китежан, рязанцев, проничей, ижеславичей догоняли татар, пытавшихся скрыться в лесу.

Настал миг, когда повалился с истошным воплем последний степняк, и тогда ало-золотые витязи снова выстроились квадратом, и белоснежные кони помчали их в небо. Смотрели онемевшие от радости жители Китежа, как все выше и выше поднимаются небесные, скрываясь в бездонной синеве, как тают они в призрачной дымке…

Все до единого колокола разом зазвонили в Китеже, поплыл над городом, над Светлояром, над лесом ликующий малиновый звон.

Глеб утер пот со лба, вложил меч в ножны и подозвал двух доверенных ратников из ближней дружины:

— Ступайте в детинец, спросите, где язычник Родомир, — он запнулся, отвел глаза, — Родомир… «Голос у колоколов погромче княжеского…».

Озлившись на собственную нерешительность, князь возвысил голос:

— Сего Родомира повязать и в поруб бросить!

Через полчаса князь уже заканчивал речь перед дружиной и горожанами:

— Спаситель внял мольбам нашим и рассеял поганых!

— Возблагодарим Господа Бога нашего! — подхватывали священники. Народ ликовал, на все лады обсуждая великое чудо.

Служили благодарственный молебен, снова звонили Колокола, стелился под сводами церквей благоуханный ладановый дымок…

…Охранявшие поруб гридни недоумевали, что за пленник объявился у князя, изредка заглядывали к нему. Родомир ни разу не пошевелился, лицо его застыло, глаза окаменели. Как бы насмерть не замерз, беспокоились ратники.

Наведался князь Глеб, узнал, что пленник ведет себя смирно, и ушел — праздновать ниспосланную свыше победу.

На Китеж тихо опускались синие сумерки, и в этих сумерках на поруб пал из поднебесья огромный белый орел, с тревожным клекотом расхаживал по крыше, шумел крыльями, клювом пытался разбить толстые дубовые доски, скреб их когтями. Ближе к ночи он сложил крылья и замер на порубе живым изваянием. Он склонил голову — казалось, птица к чему-то прислушивается.

— Видать, ловчий, орел-то, — толковали меж собой сторожа, — к хозяину прилетел, а хозяина наш князюшка эвон куда сунул.

А орел неожиданно развернул мощные крылья и, встрепенувшись, свечой взмыл в небо — вверх, по прямой!

Изумленные гридни проводили его взглядами:

— Слышь, Иван, разве птицы могут так? И ведь крыльями хоть бы шевельнул! Не то наваждение бесовское?

Князю не спалось в эту ночь. Он долго бродил по терему, потом накинул на плечи шубу и вышел на двор. Смешанный с пеплом снег еще хранил следы копыт небесных коней. В черном небе мерцали холодные звезды, лила янтарный свет выпуклая луна. Князь неспешно размышлял, что же делать с Родомиром. Потерял волхв свою силу или нет? Судя по всему, потерял… Но он выполнил обещанное, а сам князь нарушил данное слово. Но с церковью ссориться нельзя, — хмуро думал Глеб, — нельзя…».

Доносившийся издали еле слышный глуховатый гул, перебиваемым грохотом, отвлек его, и он остановился, прислушиваясь. Что это?