Князь прерывисто вздохнул и тут же, сжав кулаки, мысленно обругал себя за проявление слабости. Ладно, что нет никого. Чуть слышно скрипнула дверь. Князь оглянулся. Сопровождаемый воеводой, вошел юноша лет двадцати, невысокий, но стройный и оттого казавшийся выше своего роста. Строгое красивое лицо, длинные темно-русые волосы, на лбу — свежий рубец от сабельного удара, едва заживший. С ног до головы нежданный гость был закутан в длинный зеленый плащ.

Все это князь разглядел не сразу. Сначала его внимание приковали глаза юноши — холодные, цвета озерного льда, они словно принадлежали другому человеку — мудрому старцу, изведавшему в жизни все мыслимое и немыслимое. Князь даже поморщился, скрывая изумление и некоторый… страх? «Да что же это, — тоскливо промелькнуло в голове, — скоро от каждого куста бегать буду. Укрепи, Господи.»

— Здрав будь, княже, — юноша спокойно кивнул. Не рухнул на колени, не поклонился в пояс — лишь двинул подбородком.

— И ты здравствуй, — высокомерно изрек князь, усаживаясь на резной столец.

— Завтра здесь будут татары, — проговорил юноша, сбросил плащ и опустился на лавку. Под плащом на нем пыли штаны из рысьего меха, такие же сапоги и великолепная кольчуга белой стали, украшенная серебряными изображениями птиц и зверей и золотыми загадочными знаками: молниями, заключенными в круг крестами, скрещенными секирами. Глеб не заметил ни дерзости юноши, ни ею доспеха — так поразило его известие.

— Завтра… Ждали через седьмицу.

— Нет. Сегодня утром тысячи хама Чельгира были в одном переходе от Китежа. Они идут по реке, завтра будут под стенами.

— Сколько их? — быстро спросил Глеб.

— Я видел тысяч пять.

— Пять тысяч? — князь невесело усмехнулся. В Китеже вместе с младенцами столько не наберется. Две сотни ратников, да мужиков в городе сотен двенадцать.

— Княже, — перебил юноша, — я пришел помочь тебе. Мое имя Родомир, я волхв, Перунов жрец.

— Волхв?

Родомир вскинул голову, и его длинные волосы на мгновение закрыли лицо:

— Я волхв, и я могу спасти город, но взамен…

Князь хмуро улыбнулся: «Спаситель…». Он повернулся к Петру Ратишичу, молча стоявшему у окна:

— Как мыслишь, воевода, одолеет сей язычник сорок сотен?

Воевода не успел ответить. Родомир встал, расправил плечи и вытянул руки вперед — с кончиков пальцев сорвались ослепительные молнии, пробили заиндевевшую слюду в оконце и расплавили свинец переплета. В горницу ворвался метельный вихрь. В теплом воздухе снег таял и падал на пол каплями воды. Родомир что-то пробормотал, и ветер стих. Князь и воевода перекрестились, тревожно переглядываясь.

— Священный огонь Сварога-прародителя, малая часть его, — сказал Родомир, пристально всматриваясь в князя. — Огнем я татар не одолею, но не сам я буду биться с ними, призову Перунову дружину.

Глеб медленно поднялся и в задумчивости заходил взад-вперед, постукивая каблуками красных сафьяновых сапог, вопросительно поглядывая на воеводу. Тот долго молчал, поглаживая седую бороду, наконец глухо сказал:

— Все одно, город не сдадим. А поможет волхв — хорошо, не поможет — так мы и сами не лыком шиты. Пойду я, княже, дружину собирать, да народ созову, оружие с кладовых раздам.

Когда тяжелые шаги Петра Ратишича затихли, князь негромко обратился к Родомиру:

— Какая же награда тебе надобна? — он подошел к юноше вплотную. Они стояли друг против друга и внешне были очень похожи — оба темноволосые, светлоглазые — двадцатипятилетний князь и двадцатилетний волхв.

— Ты крещенный, волхв? — неожиданно спросил Глеб. Родомир отрицательно покачал головой

— Я не был бы волхвом, если бы окрестился. Вызвав дружину Перуна для помощи христианам, я потеряю свою силу.

Глеб сделал вид, что не заметил последних слов, и повторил:

— Так какой же награды ты просишь?

— Я прошу немного, княже. Если я одолею татар, пусть с этого дня в твоем княжестве не возбраняется людям вершить священные обряды предков и возлагать требы старым богам. Старые боги уже уходят, но они еще сильны, обильные жертвы могут вернуть их. И тогда они спасут Русь, как спасали ее веками.

— Ты предлагаешь мне перейти в языческую веру?

— Нет же! — Родомир досадливо скривился. — Я не прошу тебя самого возносить хвалу Перуну! Я прошу не мешать делать это истинным сынам Сварога-прародителя, не преследовать их за веру предков. Судьба города или лишняя похвала попов — выбор за тобой, княже.

И тут в зияющее отверстие пробитого окна влетел белый орел и, сложив огромные крылья, сел на плечо волхва. Родомир ласково погладил орла и торжественно произнес:

— Перун слышит нас.

— Быть по сему, — молвил князь решительно, — если благодаря твоей помощи татары не возьмут Китеж, я исполню твою просьбу.

Родомир поклонился:

— Прими мою благодарность, княже. И помни, ты дал слово при Перуновом посланце.

Придерживая птицу, вцепившуюся когтями в его плечо, Родомир еще раз поклонился и вышел.

Князь осенил себя крестным знамением и кликнул гридня, охранявшего дверь:

— Позови отца Никифора. Да поспеши…

Отец Никифор выслушал князя внимательно, спокойно, речь повел издалека — вспомнил и Андрея Первозванного, и Владимира Крестителя, и волхвов, предсказавших рождение Христа. Вспомнил восстание язычников Ходоты, жестоко подавленное Владимиром Мономахом. Долго и складно рассуждал о значении церкви, о важности ее помощи князьям, о чудотворных иконах…

В конце концов Глеб не выдержал:

— Совета твоего прошу, отче! Я и сам православный, но если и впрямь поможет Родомир?! — он покосился на разбитое окно.

— Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, — сухо ответствовал священник, — но, ежели согласишься с язычником, забудь о блаженстве. Незамолимый грех. Едино лишь заступничеством Христовым спасется Китеж. Давно ты, княже, в храме божьем не был, вот и поддался искушению диавольскому. Сегодня после вечерни побеседуем, сын мой, — не слушая князя, отец Никифор удалился.

Глеб подошел к окну, хмуро глядел на город, полускрытый вьюгой. Метель затихала, открывая уже клонившееся к закату солнце. Так, стоя у окна, князь дожидался благовеста в Успенском соборе, созывающего православных к вечерне.

В церковь он пошел пешком; прислушиваясь к скрипу снега под ногами, вспоминал слова деда — Всеволода Великого: «Голос у колоколов погромче княжеского…» Сегодня Глеб хорошо понял смысл этих слов.

… В морозной дымке вставало над Китежем солнце, чистое золото его лучей звенело в хрустальном воздухе, сияло на крестах церквей, высекало льдистые искры из щитов и кольчуг, горело на шеломах ратников, на лезвиях мечей. Город изготовился к бою.

На просторном дворе детинца Родомир вкопал за ночь четыре столба и привязал к ним ноги принадлежавшей пленнику лошади. Сам татарин, накрепко прикрученный к седлу, вращал узкими черными глазами, с ужасом наблюдая за действиями волхва, — тот деловито обкладывал коня и всадника дубовыми и березовыми поленьями, охапками носил бересту. Кричать пленник не мог — Родомир предусмотрительно заткнул ему рот.

Все это Глеб видел из окна пустой сейчас трапезной — Родомир просил, чтобы никто не заходил на двор во время волхования. Князь с любопытством наблюдал за невиданным языческим священнодействием и представлял грядущее неприятное объяснение с отцом Никифором. Увлеченный жертвоприношением и своими мыслями, князь даже не сразу услыхал городской набат.

Набатный колокол бил гулко и тревожно, раскатистое эхо летало над Китежем, запутываясь в узких улочках, отражаясь от бревенчатых стен.

— Пришли, — угрюмо произнес воевода. Он стоял на стене рядом с воротной башней, окруженный несколькими мечниками. По крутой лестнице на стену поднялся Глеб.

На противоположном берегу Светлояра появились первые татары, их низкорослые лошади вязли в снегу, взрывали грудью сугробы и выносили своих всадников на озерный лед, очищенный ночным ветром. Черная волна неудержимо накатывалась из леса, расползалась по льду многоголовым месивом.