Проблемы взаимоотношений науки и религии актуальны для иудаизма с момента его возникновения. Вот уже на протяжении нескольких тысячелетий лучшие умы человечества пытаются примирить две столь несхожие области познания, всякий раз наталкиваясь на множество серьезных проблем. Является ли наличие двух различных путей постижения единственным способом получения цельной картины мира, заложенным в самой его природе, или каждый из них самодостаточен и представляет собой альтернативу другому? Противоречат ли друг другу знания, полученные нами в результате Б-жественного Откровения, с одной стороны, и эмпирическим путем либо в результате интеллектуальных усилий, с другой? Насколько принципиальны различия между ними, есть ли смысл говорить лишь о точках пересечения или они все же на некотором уровне дополняют друг друга, образуя единую картину мироздания?

В средние века, да и в более поздние эпохи, некоторые религиозные философы полагали, что по мере увеличения суммарной информации об окружающем нас мире, исходя из накопленного опыта и благодаря интенсивной интеллектуальной деятельности, человечество еще достигнет качественно иного уровня сознания и обретет подлинно религиозное мироощущение. Этот подход рассматривает все противоречия между Откровением и наукой как временные, возникшие в силу недопонимания сути обоих способов познания и из-за ограниченных возможностей разума в каждый конкретный период.

Существовала и обратная точка зрения, согласно которой лишь серьезно занимающийся теологическими проблемами человек может претендовать на истинное познание и именно ему под силу компетентно решать не только вековечные метафизические, но и сугубо практические вопросы, затрагивающие все области бытия. Согласно этому подходу тот, кто глубоко, с подлинным прилежанием и усердием штудирует Тору, может найти в ней ответы на любые вопросы, которые ставит жизнь. При этом не имеет значения, о какой области знаний идет речь, о естественных науках или современных технологиях. Если же в отношении чего-либо мы не находим в Торе никакой информации, виной тому лишь наша лень и невнимательность. Этот подход хорошо иллюстрирует сказанное в Иерусалимском Талмуде: “Ибо это [Учение] не пустая вещь для вас”, а если пустая, то лишь потому, что вы не занимаетесь серьезно.

При всех различиях между ними оба подхода основаны на предпосылке, что и научный, и религиозный способы познания дают адекватное представление об окружающем нас мире, а поскольку это так, они рано или поздно должны слиться в единое целое, причем не только на уровне идей, но и в практическом смысле. Следовательно, их параллельное использование столь же легитимно, как и применение двух систем счисления — позиционной и непозиционной, двоичной и десятеричной: несмотря на то, что запись и расчет в них ведутся различными путями, результат один и тот же.

Стремление свести воедино религиозные и научные представления было очень распространено в средние века, однако оно свойственно и ряду современных исследователей. Тем не менее, многие ученые полностью или частично отвергают такой подход, обосновывая свое неприятие утверждением, что он был актуален лишь в эпоху всеобщей веры, когда религиозные воззрения представлялись неоспоримыми и не подлежащими критике. На самом деле сопротивление, оказываемое ими, вызвано вполне религиозным отношением к самому понятию наука. Средневековая научная мысль (и не в меньшей степени научная мысль девятнадцатого столетия, иная по содержанию, но подобная ей по категоричности) утверждала догмат о научной истине, абсолютной и неизменной. Так же, как среди религиозных людей есть искренне верующие, не оставляющие в сердце места сомнению в правоте своих представлений, и в мире науки существуют те, кто не обременяет себя вопросами адекватности современных научных представлений окружающей нас реальности.

На самом же деле ученые, исходя из сегодняшнего представления о естествознании с точки зрения современной физики и других точных наук, уже отказались от принципов детерминизма и объективизма, непременно оговаривая любое утверждение ссылкой на систему координат, используемую в этом случае. Таким же образом дело обстоит в любой области, которой занимается наука на нынешнем этапе. Казалось бы, еще в средневековье научная истина была чем-то однозначным, определенным и всеобъемлющим, но уже аристотелевское определение реальности предполагало относительность человеческого знания, что и позволяет нам не только критиковать воззрения Аристотеля с позиций сегодняшнего дня, но рассматривать их как закономерный и необходимый этап в процессе накопления и систематизации научного багажа. Нечто подобное происходит и сегодня: расширяя горизонты познания, формулируя законы, вводя новую терминологию, мы вместе с тем ясно осознаем, что довольствуемся лишь синицей в руках, в то время как журавль абсолютной истины недосягаемо витает в поднебесье. Мы пытаемся найти объяснения явлениям, выявить закономерности и их причины с неизменной поправкой на то, что истинность ответа зависит от выбранной нами системы координат, которая, в свою очередь, обусловлена количеством накопленной информации и основана на парадигмах, нами же самими созданных. И поскольку вся наша наука существует и функционирует только в этих условиях, ни на один вопрос мы в принципе не можем получить окончательный и полный ответ. Основные положения теории относительности изменили наше представление о процессах, происходящих в пространственно-временном континууме.

Более пристальный взгляд на историю как религиозной, так и научной мысли позволит нам подойти к этой проблеме иначе и рассмотреть ее под другим углом (и не с высокомерием грамотея, ощущающего превосходство над полным невеждой): как перманентно длящийся опыт. Взрослый человек не должен смеяться над чувствами пятнадцатилетнего влюбленного юноши; он может поставить себя на его место и даже в чем-то позавидовать молодости. Но ведь и в жизненном опыте есть определенные преимущества: он позволяет понять, что обстоятельства изменчивы, чувства, даже те, субъективная истинность которых несомненна, преходящи, поверить в то, что наверняка придет еще и другая любовь. Подобно этому, и у нас не должно быть чувства превосходства и высокомерия, когда мы вспоминаем ученых тех времен, свято веривших в научную истину, создававших сложные и запутанные теории, считавшиеся в свое время истиной в последней инстанции, а по прошествии двух-трех столетийбезвозвратно канувшие в Лету. Мы должны рассматривать их как необходимый этап, звено в цепочке преемственности научной мысли. Необходимо научитьсяценить процесс познания, вечный и подверженный постоянным изменениям, и осознать, что уверенность в незыблемости и абсолютности научной истины — заблуждение.

Если задуматься над единственным имеющимся у нас преимуществом перед поколениями ученых, так или иначе занимавшихся проблемой наука и религия, — преимуществом опыта, — легко понять, что мы не имеем права на пренебрежительное отношение к сложнейшему процессу постижения ими реальности, при всей спорности вопроса о том, насколько ценны результаты их трудов, и очевидной ныне нелепости устаревших представлений.

Поисками компромисса между наукой древнего Вавилона и верой занимался, наверное, еще наш праотец Авраам; отец Моше-рабейну, Амрам, возможно, пытался привести в соответствие с религией науку древнего Египта; Филон Александрийский пытался примирить иудаизм с философией Платона. Противоречия между иудаизмом и наукой пытались устранить на разных этапах истории еще многие и многие десятки тысяч наших выдающихся предшественников. Результаты всех их усилий позволяют утверждать, что они слишком доверяли современной им науке, сильно переоценивая ее достижения и возможности и полагая, что в ней хранится заветный ключ к мирному разрешению мировоззренческих конфликтов, необходимость чего представлялась им тогда вопросом жизни и смерти.