– Полноте, дон Филипп! Не прикидывайтесь, что поверили в эту несусветную чушь, измышленную Вильегасом! Наш друг, во-первых, первостатейный враль, а во-вторых – бабник и волокита, каких свет не видывал! Он переспал со всеми индеанками Коро и его окрестностей, да и испанок своим вниманием не обходит. Вильегас – настоящий жеребец, петух, лучший бычок-производитель из всех, кого посылала Кастилия в Новый Свет. Понятия не имею, кто та женщина, но, если в самую неподходящую минуту появился Вильегас, знайте: вы могли испортить ему всю обедню. Ах, дорогой вы мой дон Филипп! Не знаете вы Вильегаса! На какие только уловки не пустится он, чтобы добиться своего».

Припоминая сейчас слова священника, Филипп снова и снова спрашивал себя, кто же была женщина, манившая его за собой в ночь полнолуния. Индеанка, перенявшая повадку и манеры испанок? Переодетый распутник – собрат Франца Вейгера? Эти объяснения удовлетворения Филиппу не приносили.

Наконец сон сморил его: лицо разгладилось, дыхание стало ровным и глубоким.

На фоне полуотворенной двери вырисовался женский силуэт. Вошедшая – она была совершенно нагая, – не колеблясь, двинулась прямо к гамаку Филиппа. Но в эту минуту проснулась Магдалена.

– Кто это там? – вскричала она по-хозяйски властно.

Женщина стремглав выскочила на улицу, а за нею выбежал Перико. Сначала он потерял ее из виду, но потом, завернув за угол, увидел, как она исчезла. Карлик удовлетворенно улыбнулся и пошел домой.

Последний ужин в Коро был окончен, и карлики сидели в унылом молчании, когда вошел падре Тудела.

– Все готово, дон Филипп. Отряд выстроен и может выступить.

– Лопе де Монтальво знает, что я отправляюсь с ними? – осторожно спросил Филипп.

– Сеньор губернатор только что уведомил его об этом. Нельзя сказать, чтобы эта новость доставила ему большую радость, но я думаю, по прошествии времени он позабудет обиду. Кроме вас, с нами идет еще Диего де Монтес. На этот раз губернатор согласился отпустить лекаря.

– Славно, – сказал Филипп. – Его опытность .сослужит нам добрую службу.

Твердыми шагами он вышел на площадь. Сто всадников по команде Монтальво отсалютовали новому командиру авангарда.

Сам Лопе и не думал скрывать своей досады.

Гуттен, обняв на прощание Спиру, шепнул ему:

– Прошу вас, присмотрите за моими малышами. Пусть никто не посмеет обидеть их. Вверяю вам их тела и души.

– Отправляйтесь с богом, – отвечал Спира. – Я позабочусь о карликах.

– О том же хочу просить и ваше преосвященство, – сказал Филипп, наклонившись к епископу.

– Да перестаньте же, Филипп, что вы расхныкались?! Ступайте! В добрый час! Не распускайте нюни, а то уподобитесь судье Наварро.

Филипп обнял Магдалену, поцеловал ее в обе щеки, крепко обнял Перико. Ни трубы, ни барабаны не смогли заглушить их безутешный плач. «Чета карликов оплакивает вашу смерть», – припомнились ему слова Фауста.

Снова шла экспедиция вдоль берега Гольфо-Тристе, намереваясь выбраться к прилегающему плоскогорью.

– Если бы кто-нибудь удосужился вычертить на карте наш путь, – сказал Филипп, – он бы решил, что мы спятили. Виданное ли дело – идти на запад, чтобы прийти на восток? Но в Новом Свете прямая – не всегда кратчайшее расстояние между двумя точками.

– Чем Новый Свет отличается от Старого? – мрачно возразил Лопе. – Если бы авангардом командовал я, то двигался бы по горному плато: эта дорога несравненно труднее, но зато короче. Зачем тратить два месяца, когда можно дойти за восемнадцать дней?

– Я выполняю приказ наместника, – смиренно ответил ему Филипп. – Я обязан подчиняться.

– Гроша ломаного не стоит ваш наместник со своими приказами! Здравый смысл должен возобладать над его властолюбием и вздорным нравом!

Глаза Гуттена потемнели.

– Попросил бы вас так не отзываться о доне Хорхе Спире.

Монтальво выдержал его взгляд, подхлестнул коня и, бормоча проклятья, поскакал вперед.

– Что это с нашим Лопе? – озадаченно спросил падре Тудела. – Он, правда, никогда не отличался изысканностью манер, но в последнее время просто взбесился.

– Гонор до добра не доводит, – хитро прищурился Диего де Монтес. – Легко ли быть подчиненным, если метил в начальники? С дворянами всегда так. Вот нам, простолюдинам, которые, подобно своим отцам и дедам, обречены до гроба пребывать в ничтожестве, совершенно все равно, этот ли нами командует, тот ли распоряжается, лишь бы только не погубил и не разорил… Поглядите-ка, падре, мы дошли уже до устья реки Яракуй. Полдороги пройдено.

– Господа! – сказал в тот же вечер Гуттен, собрав своих офицеров. – До нашей встречи с наместником остается еще несколько недель, и потому я принял решение идти вдоль побережья к востоку, а потом перейти через горы, тянущиеся вдоль моря.

Чем дальше они шли, тем ближе подступала горная цепь к берегу Карибского моря и тем сильнее веяло в сгущавшейся тьме неведомыми ароматами. Когда отряд остановился на привал вблизи уютной и удобной бухты, Лопе сказал:

– Видите, дон Филипп: здесь бы надо основать город – лучше места не бывает. Есть все, что нужно: плодородные земли, способные прокормить тысячи людей, естественная гавань и гора, которая прикроет его с тылу.

– Вы правы, – согласился Филипп, без большой охоты приказав разбить лагерь в этом месте, на местном наречии называвшемся Борбуратой.

Индейцы поначалу были настороженны и враждебны, но через несколько дней привыкли к чужеземцам. Они говорили, что боялись не людей на лошадях, над которыми неизменно одерживали верх, а лишь тех, что приплывали в огромных пирогах с громоносными огнедышащими трубками.

Солдатам очень хотелось бы подольше задержаться в этом благословенном месте, продуваемом пассатами, тем более что местные туземцы щедро снабжали экспедицию рыбой, дичью и лепешками.

– Думается мне, – разглагольствовал Хуан Кинкосес, – что мы так поспешно бросились искать Эльдорадо для того лишь, чтобы поскорее выбраться из поганого Коро, где печет как в преисподней, а земля тверда как камень и где скорей надорвешься, чем соберешь урожай. Вот мы и ринулись за сокровищами, чтобы потом вернуться в Испанию и, промерзнув на улице, согреться у очага, слушая в сладкой дремоте, как кипят в котелке бобы со свининой. Но теперь, когда мы узнали, что Новый Свет – вовсе не эта выжженная пустыня, что есть здесь такие вот волшебные уголки, где женщины покладисты и хороши собой, где горы жратвы, только руку протяни, теперь спросим себя, друзья мои: на кой сдалось нам золото, если мы и так получили все, что можно купить на него?

– Пойми ты, что не вечно будет продолжаться такая благодать, – мрачно отвечал ему Лопе. – Индейцы ждут только удобного случая, чтобы напасть на нас. Это же карибы, и они ничуть не менее кровожадны, чем их собратья из Маспарро. Я им не доверяю и вам не советую. Надо держать ухо востро, а с восходом солнца убраться подальше.

Как ни хороши были индеанки из Борбураты, длинноногая полногрудая Амапари оставалась для испанцев самой вожделенной женщиной на свете.

– Эх, кабы не капитан Монтальво, – с затаенной злобой сказал какой-то солдат, – потешился бы я с ней разочков эдак семь!

– Мне бы и одного хватило, – блудливо засмеялся Кинкосес.

– А как поглядывает эта потаскушка, – вмешался третий, – так и кажется, что вот-вот скажет: «Поди ко мне, мой маленький, поделись со мной тем, что тебя тяготит!»

– Как же! Поделишься с нею! – отвечал Кинкосес. – А Монтальво на что? Ему вроде бы и наплевать на нее, а подмигни-ка ей, он тебе мигом выпустит кишки. Все они, дворяне, таковы: все думают, что, раз покусились на их достояние, значит, затронули их честь.

– Тогда он мог бы приказать ей прикрыться чем-нибудь, а не разгуливать по лагерю в чем мать родила: мы ведь живые люди, а не каменные статуи.