Короткие светлые волосы Филиппа лежали на ее щеке. Катрин слегка повернула голову и взглянула на него.

Он спал, как дитя, и немного сердитое выражение его лица напоминало маленького мальчика, которого побранили; это его выражение тронуло Катрин больше, чем следы, оставленные на его суровых чертах бурей страсти.

Очень тихо, чтобы не разбудить его, Катрин коснулась губами его виска в том месте, где сквозь тонкую кожу бился пульс. Затем она невольно заплакала, почувствовав, что никогда не любила его так сильно, как сейчас.

Ощутив ее движение, Филипп крепче сжал Катрин в своих объятиях. Она перестала шевелиться, опасаясь побеспокоить его. Скоро рассвет, и ей придется разбудить его и расстаться. На сколь долгий срок?

Она чувствовала смущение от того, что больше не принадлежала этому человеку или его дворцу. Она уже стояла на дороге, которая вела ее к ребенку и давней подруге…

Когда после долгого и утомительного пути Катрин и ее эскорт наконец увидели башни Шатовилэна, ее охватило мрачное предчувствие. В маленькой деревушке, спрятавшейся на изгибе реки Ожон у подножия замкового холма, церковные колокола отбивали похоронный звон, и печальные звуки медленно плыли в холодном воздухе. Выше, на холме, круто вздымался из тумана замок, его грозные башни, увенчанные черными деревянными чердачными помещениями, черепичные крыши башенки которых блестели от влаги. Катрин поискала взглядом алое знамя Шатовилэна, которое обычно висело на центральной башне, но лишь черное знамя вяло колыхалось на древке на зубчатой стене.

Она пришпорила лошадь и пустилась вскачь по крутой тропинке. Хотя день был в разгаре, крепость казалась на удивление тихой. Подъемный мост был поднят, и никого не было видно на сторожевых башнях… Катрин повернулась к начальнику эскорта, молодому, почти безусому лейтенанту, который краснел каждый раз, когда она смотрела на него, и велела ему протрубить в рог, чтобы возвестить об их прибытии. Она чувствовала беспокойство, ее лихорадило. Зловещая атмосфера маленькой деревушки на равнине Марны начинала действовать на нее.

Юный лейтенант подчинился. Один из воинов отъехал в сторону и поднес к губам висевший у него на поясе рог. Туманная долина огласилась долгим печальным призывом; когда этот призыв раздался в третий раз, на одной из сторожевых башен появилась голова в шлеме.

Катрин дрожала в своем промокшем от дождя плаще. Она оглянулась в поисках Сары, которая ехала чуть позади. Путь казался бесконечным. Им часто приходилось отбивать нападения бродячих бандитов или отрядов голодающих крестьян, которые были изгнаны из своих разоренных деревень и вынуждены были заниматься разбоем, чтобы выжить. Причем те, кого терзал голод, были более жестоки, чем те, кем двигало желание обогатиться. Катрин поняла, что жалеет об отсутствии ее обычного сопровождающего — Жака де Руссэ, который не смог поехать из-за сломанной на поединке ноги. Было ясно, что заменивший его молодой воин не справляется с возложенной на него задачей. Ответственность мучила его, при малейшем неприятном происшествии он впадал в панику. Однако голос его был тверд, когда он потребовал открыть ворота для графини де Брази.

— Ждите! — прокричал голос с башни.

Задержка показалась Катрин вечностью. Она наклонилась к крупу белой лошади, которая нетерпеливо била копытами землю. Глаза Катрин были прикованы к гигантской деревянной плите, являющейся подъемным мостом. Наконец мост начал медленно опускаться с ужасным скрипом, открывая взору высокие стрельчатые ворота, на которых был вырезан герб семейства Шатовилэн. Сквозь защитные решетки, поднимавшиеся одновременно с опусканием моста, были видны лучники, которые бежали на свои посты, поспешно застегивая шлемы и поправляя оружие. Мост опустился, и вскоре по его доскам застучали копыта лошадей. Катрин первой въехала в ворота и очутилась во дворе перед массивной цитаделью. Она миновала дверь в башню феодала и направилась к главному зданию с его изящными блестящими окнами. В этот момент на пороге появилась женщина, одетая вся в черное, и остановилась в ожидании.

Возможно, из-за того, что женщина стояла, опираясь на палку, Катрин не сразу узнала Эрменгарду. Она соскочила с седла, не в силах оторвать взгляда от этого одетого в черное силуэта, медленно двинувшегося ей навстречу.

Некогда пышная Эрменгарда так похудела, что ее черное бархатное платье болталось на ней, как на вешалке. Ее волосы совсем побелели, лицо было пепельно-бледным, глаза покраснели и опухли от рыданий.

Катрин, потрясенная этим зрелищем даже больше, чем своей догадкой, бросилась к подруге и обняла ее за плечи.

— Эрменгарда! Боже мой… Что это? Филипп?

С подавленным рыданием пожилая женщина упала в объятия Катрин и жалобно заплакала, уткнувшись лицом в плечо своей молодой подруги. Этот знак слабости в некогда неукротимой графине сказал Катрин все, что она хотела знать: подтверждались ее самые худшие опасения.

— Ах, он… — было все, что она сказала.

Катрин не смогла закончить фразу. Ужасное слово не шло с губ. Эрменгарда просто утвердительно кивнула…

Сара и солдаты, стоявшие у лестницы, ошеломленно глядели на двух женщин, рыдающих в объятиях друг друга. Сердечная боль Катрин прорвалась наружу приступом конвульсивных всхлипываний, которые сотрясали все ее тело. Когда прошел первый шок от ужасной новости, Сара торопливо спешилась и, подбежав к плачущим, осторожно развела их. Затем она взяла каждую под руку и повела их в дом.

— Пойдемте, вы не должны здесь оставаться. Тут холодно и сыро.

Глубокая тишина охватила весь замок. Слуги, тоже одетые в черное, мелькали, словно тени, не смея поднять глаза. С момента смерти маленького Филиппа, случившейся днем раньше, неистовое горе Эрменгарды наполнило старинное здание тревогой и страхом. В это самое утро капеллан был вынужден оторвать графиню от постели ребенка, чтобы заняться подготовкой тела к похоронам. Такое глубокое горе Эрменгарды заставило Катрин немного устыдиться. Ее собственное состояние было похоже на движение сквозь толстый слой ваты, обволакивающий ее сознание и мешавший ей по-настоящему почувствовать свою потерю.

— Как это случилось? — спросила она бесцветным голосом, шедшим как бы от другого человека, до того он казался незнакомым.

Эрменгарда, которую Сара заставила сесть, подняла к Катрин жалкое, искаженное горем лицо с покрасневшими от слез глазами.

— Ужасная горячка… — проговорила она, запинаясь. Несколько крестьян в деревни умерли, выпив воды из отравленного источника. Ребенок тоже выпил, возвращаясь с прогулки со своим слугой. Он хотел пить, остановился на мельнице и попросил воды… На следующий день он бредил — именно тогда я послала за тобой. Аптекарь замка делал все, что мог… и я даже не получила удовлетворения, повесив мельника, — добавила Эрменгарда с таким ожесточением, что Катрин вздрогнула. Ребенок умер в тот же вечер от этой проклятой родниковой воды… Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить? Ты доверила его мне, а теперь он умер… мой маленький Филипп, мой милый мальчик, мертв!

Графиня обхватила голову руками и вновь принялась рыдать так жалобно, что Катрин наклонилась к ней и обняла ее за плечи.

— Эрменгарда! Пожалуйста, перестань себя мучить!

Тебе не в чем себя обвинять… Ты была самой лучшей матерью ему, гораздо лучшей, чем я! Да, действительно, лучшей, чем я…

Глаза Катрин начали наполняться слезами, и она уже была готова заплакать, когда на цыпочках вошел капеллан, чтобы объявить, что все готово для перенесения ребенка в церковь. На мгновение показалось, что вернулось что-то от прежней Эрменгарды. Графиня встала и взяла Катрин за руку, — Идем, идем и посмотрим на него, — сказала она.

Она вышла из комнаты в сопровождении Катрин и Сары и, спустившись с лестницы, заспешила вдоль широкой сводчатой галереи, одна из сторон которой представляла собой ряд готических окон с цветными стеклами и изображением семейного герба Шатовилэнов.