Тонкие губы Жана де Блези растянулись в скептической улыбке. Было какое-то несоответствие в этой крестьянке одетой в лохмотья, но заявляющей о знакомстве с одной из влиятельнейших женщин провинции и обладающей необычайно хорошей речью и миловидностью.
— Вы знакомы с госпожой де Шатовилэн? Это удивляет меня.
— Она моя подруга, моя близкая подруга. Преподобный отец, вы не спросили, кто я и откуда пришла. Меня зовут Катрин де Брази, и я была фрейлиной покойной герцогини Маргариты. Именно там я встретила Эрменгарду. Если вы видите меня в таком положении, беженкой одетой в лохмотья, так это потому, что я только что вырвалась из ужасной тюрьмы, куда заточил меня мой муж… из башни вашего замка в Малене.
Аббат нахмурился. Он наклонился и поднял Катрин на ноги. Затем, заметив, что некоторые из деревенских женщин пришедших послушать мессу, с любопытством глядят в их сторону, он повел ее к ризнице.
— Проходите, здесь мы сможем поговорить наедине.
Когда они вошли в небольшую комнату, пахнущую ладаном, святой водой и накрахмаленными «одеждами, он указал ей на стул, а сам сел на скамью с высокой спинкой и сделал знак молодым послушникам, убиравшим церковную утварь, покинуть комнату.
— Расскажите мне свою историю. Но вначале, почему вы были заточены в Малене?
Медленно, тщательно подбирая слова, чтобы он не принял ее за сумасшедшую, Катрин изложила ему свою историю. Подперев подбородок рукой, аббат слушал ее не прерывая. Рассказ был не правдоподобный и фантастичный, но фиалковые глаза женщины светились искренностью и убеждали.
— Я не знаю, что мне теперь делать, — сказала Катрин, закончив рассказ. — Мой долг жены оставаться с мужем и повиноваться ему. Но возвращаться к нему равносильно самоубийству. Да он просто-напросто запрет меня в глубокую темницу, откуда я никогда не смогу убежать.
Сам герцог…
Аббат быстро положил свою сухощавую руку на руку Катрин и прервал ее.
— Не продолжайте, дитя мое. Вы должны понимать, что я не могу поддерживать ваши адюльтерные отношения с герцогом. Должен признаться, ваш случай достаточно трудный, чтобы священник мог вынести свое суждение. Ваш муж имеет законные и священные права на вас, и если он потребует вашего возвращения, то я не смогу отказать. Но, с другой стороны, вы говорите, что ваша жизнь в опасности, и просите здесь убежища…
Он встал и начал медленно расхаживать взад и вперед по белым каменным плитам. Катрин с беспокойством следила за ним.
— Не отдавайте меня ему, святой отец! Умоляю вас!
Если у вас есть жалость к несчастной женщине, не выдавайте меня Гарэну. Вспомните, я жду ребенка, а он хочет убить его…
— Я знаю!.. Послушайте, я не могу принять решение за несколько минут. Я должен спокойно все это обдумать и проанализировать все возможные решения этой трудной задачи. Я сообщу вам о моем решении. А пока вы можете спокойно оставаться здесь. Я распоряжусь, чтобы вас и вашу служанку отделили от больных и поместили в более подходящую комнату.
— Но, святой отец… — начала Катрин, чувствуя себя далеко не успокоенной.
Он жестом остановил ее и указал на крест над ее головой.
— Идите с миром, дитя мое. Вы в руках Господа, а эти руки не могут дрогнуть, Продолжать разговор было невозможно. Катрин и не пыталась это сделать, но, когда она присоединилась к Саре, она была гораздо более обеспокоена, чем это казалось. Если аббат решит, что ее законное место рядом с мужем, то ничто, она была убеждена; не сможет спасти ее от судьбы, которая страшней самой смерти. Но сможет ли священник разъединить то, что соединил Бог?
Сможет ли он отказать мужу в праве на его законную жену под предлогом предоставления ей убежища? Катрин не была полностью уверена в том, что он поверил ее рассказу. Он не знал ее и не имел возможности узнать, что она принадлежит к тем испорченным женщинам, чья беспутная жизнь позорит их семьи и часто вынуждает их принимать суровые меры. Она сожалела, что не попросила у аббата позволения написать Эрменгарде, чтобы та поручилась за нею.
Но оказалось, что за аскетическими, монашескими чертами, которыми наделила аббата Катрин, скрывались более тонкие чувства, так как на следующий вечер ворота аббатства распахнулись на громкий зов труб и во внешний двор аббатства в облаке пыли влетела кавалькада всадников. Впереди всех на огромном белоснежном коне, размахивая хлыстом с золотой рукояткой в обтянутой перчатке руке, ехала крупная женщина в красно-черном костюме, которая, чуть не сломав себе шею, соскочила с коня: это была Эрменгарда де Шатовилэн собственной персоной!
С возгласом радости возбужденная графиня бросилась в объятия Катрин. Она смеялась и плакала одновременно и была так возбуждена, что в волнении обняла Сару с той же сердечностью, что и Катрин. Затем она обратилась к своей подруге:
— Маленькая негодница! Где, черт возьми, ты была?
Я кусала себе ногти много недель, я так беспокоилась о тебе! Проклятие!
— Я был бы благодарен, если бы вы прекратили ругаться, как солдат, переступив порог моего монастыря, Эрменгарда, — раздался в этот момент спокойный благородный голос аббата. Он только что подошел к месту действия, узнав о шумном прибытии своей кузины. Когда я посылал вам письмо, то не знал, что вы окажете нам честь своим визитом. Не могу не признаться, что я очарован…
Вопреки ожиданиям, величественные манеры настоятеля не внушили Эрменгарде благоговения. Она рассмеялась ему в лицо:
— Как вам не стыдно так лгать? Такому монаху, как вы? Это смешно! Вы же знаете, что нисколько не рады видеть меня. Я произвожу много шума, я занимаю много комнат и нарушаю ваше распрекрасное спокойное существование. Но сейчас положение серьезное, и могу предупредить вас, что ваша жизнь станет еще беспокойнее, прежде чем мы закончим наш разговор.
— Но почему? — спросил аббат с испугом.
— А потому, друг мой, что если вы намерены передать бедное дитя этому негодяю, ее мужу, то это случится только через мой труп, — произнесла Эрменгарда, спокойно стянула свои дорожные перчатки и, достав из кошелька большой вышитый шелковый носовой платок, энергично вытерла им лицо. — А теперь пусть нам приготовят обед. Я умираю от голода. И нам необходимо поговорить с Катрин наедине.
Таким образом, поставленному на место своей строгой кузиной Жану де Блези оставалось только удалиться с тяжелым вздохом. Но не успел он дойти до порога двери, ведущей из внутреннего двора в его собственные апартаменты, как Эрменгарда окликнула его вновь:
— Не забудьте, кузен: если Гарэн де Брази появится у ваших ворот, закройте их и не впускайте его!
— Боюсь, я не имею права сделать это.
— Ну, в данном случае вы должны поступиться своей совестью. Нужно сделать все необходимое, даже вооружить своих бенедиктинских монахов и выдержать долгую осаду. Позвольте напомнить вам, что право предоставления убежища незыблемо, и даже сам король не может не считаться с ним, А кроме того, лучший способ приобрести смертельного врага в лице Филиппа Бургундского — это передать госпожу Брази в руки ее очаровательного супруга.
— Вы невыносимы, Эрменгарда, — резко возразил аббат. — Какая осада! О чем вы говорите!
То, что аббат принимал за очередные фантазии Эрменгарды, скоро начало приобретать грубую реальность.
Когда вечером колокольный звон позвал монахов с полевых работ и они выстроились парами под сводами монастыря, чтобы спеть гимн во славу Господа, когда служка с громоподобным шумом закрыл массивные ворота аббатства, а Эрменгарда, Катрин и Сара были на. пути к часовне для вечерней молитвы, к Сен-Син галопом приближалась грозная кавалькада, и вскоре раздался громкий стук в ворота аббатства.
Это была шайка бандитов, вооруженных до зубов. У них были длинные копья, массивные палаши и боевые топоры, они сидели на тяжелых боевых конях, привычных к перевозке сотен фунтов боевых доспехов помимо веса всадника. По их зловещему виду легко было определить их принадлежность к одной из рыскающих банд грабителей, готовых пойти на службу к любому, у кого имеется достаточно экю. Все они, как один, были головорезами, не признающими никаких законов, кроме закона грабежа и золота, и их преступления отражались в каждой черте их грубых зверских лиц. Кожаные куртки, укрепленные в уязвимых местах стальными пластинами, были покрыты следами засохшей крови и пятнами ожогов, а крепкие стальные шлемы испещрены выбоинами. Это была грозная банда, наводившая на людей страх, и когда она прогалопировала через Сен-Син, его жители поспешили спрятаться в своих домах, забаррикадировались и с трепетом обратились с молитвой к Богу, прося защиты от ярости этих бандитов. Банда появилась так неожиданно, что люди не успели протрубить сигнал тревоги и укрыться за стенами аббатства, как это было принято в прежние времена. Идея внезапного нападения имела свой смысл. Жители Бургундии, и Сен-Сина в частности, уже долго жили в мире и процветании, благодаря мудрому правлению своего герцога, и забыли путь к спасению, которым пользовались в прежние дни. Крестьяне попрятались за своими узкими окнами, откуда смотрели на свирепое войско, с грохотом проезжающее в сумерках.
