— Профессор, голубчик, вы сполна рассчитались за коллекцию старинного оружия?
— О нет! — Толстяк попросил разрешения закурить трубку. — Я дал задаток. Мне предстоит поездка в деревню: надо ознакомиться с покупкой…
— Вы покупаете, батенька, для себя или учреждения?
— А что, коллега? — осторожно пустил дымок Оношко.
— Мы открываем музей…
— Следовательно, идея Рогова наконец-то восторжествовала?!
— Уточняю, голубчик, — Калугин рукой показал на Воркуна и Пронина, — мы никогда не возражали против музея. Но противились против преждевременного изъятия популярной в народе иконы.
— А теперь, коллеги?
— И теперь еще рано брать икону, но время открывать краеведческий музей. — Николай Николаевич сослался на дневник Рогова: — Оказывается, батенька, вы подсказали идею с местным музеем…
— Старинный город! Разумеется!
«И ты же, профессор, указал первый экспонат — чудотворную икону», — мысленно досказал Калугин, приглашая петроградского гостя к накрытому столу:
— Голубчик, очень похвально: ваша инициатива открыть музей и ваш дар музею!
— Какой дар, коллега?
— Вейцевская коллекция.
— Позвольте! Я еще не хозяин ее!
— А мы поможем вам стать хозяином — заплатим остальное.
— Но я еще и в глаза ее не видел!
— Увидите! — Калугин вынул из кармана толстовки блокнот: — А предварительно, батенька, ознакомьтесь с описью. Множество экспонатов! Огромные деньги!
Принимая опись, толстяк зафыркал трубкой:
— Странно… сам хозяин коллекции Абрам Карлович не имеет инвентарной книги. — Криминалист вскинул глаза: — А у вас откуда, коллега?!
Николай Николаевич показал на притихшего стажера:
— Алексей Смыслов только что от Екатерины Романовны…
— Позвольте! Все экспонаты уже в ящиках?!
— Да, батенька, лежали в ящиках без упаковки. А теперь каждый экспонат завернут в паклю, как яичко. — Опять жест в сторону Леши: — Гордитесь вашим учеником! Нуте?!
Ученый-криминалист перевел взгляд на председателя чека. Видимо, Пронин успел сообщить профессору о «нелепом» поступке «ученика Калугина и Воркуна». Аким Афанасьевич трубкой прикрыл улыбку:
— Нет, коллеги, пока юноша был моим учеником, он поступал логично. — Оношко навел трубку на Калугина: — Но как только он перенял от вас искусство мыслить шиворот-навыворот, ваш ученик наперекор здравому смыслу выпустил из рук матерого волка…
— Не волка, а человека! — вставила Груня, сверкнув глазами.
Все удивленно посмотрели на черноокую девушку. Она стояла возле граммофона и, казалось, ждала конца скучного разговора, чтобы пустить веселую пластинку.
Пронин назидательно сказал ей:
— Товарищ Орлова, иной человек опаснее волка.
Мастер Смыслов решил, что девица не знает, какую штуку выкинул Ерш Анархист.
— Мой племяш, ёк-королек, слишком доверчив, — сказал он, хмуря поседевшие брови. — Еще молокосос! В ком хотел пробудить совесть, елки-палки?! Ерш колючий и слюнявый, крючок ему в глотку!..
Груня молча играла кончиком длинной косы. Ее вызывающую позу и чуточку насмешливое выражение лица Калугин разгадал правильно и вспомнил недавнюю уверенную реплику Груни: «Придет!»
Начальник чека ждал Анархиста до конца рабочего дня. Теперь в голосе Пронина зазвучала нотка угрозы:
— Срок истек! Начнем действовать иначе…
Он не раскрыл значения слова «иначе», но Калугин и его друзья поняли: с утра он бросит всех чекистов на поиск Ерша, а младшего Смыслова отправит в трибунал.
Дядя Сережа считал, что второй раз он не имеет права заступаться за родственника:
— Эх, племяш, и лагеря отведал, а ума не набрался!
За круглый стол Груня села последней. Она взяла Лешину руку и придвинула ее к своей:
— Мы с Алексием не пьем зелье…
— Ёк-королек, да ты никак баптистка?
— Если слово «бабтистка» от корня «баба», то ты, дядя Сережа, на сей раз не промахнулся! — улыбнулась она, дерзко глядя на мастера.
— Елки-палки! — нахохлился тот. — Ты о каком промахе?!
— Был такой случай, — быстро отозвалась Груня, — стрелял охотник в волка, да без толку — попал коню в холку!
Все за столом дружно рассмеялись. Даже старший Смыслов, заядлый охотник, ухмыльнулся:
— Ишь ты какая когтистая!
Ланская любовно посмотрела на Груню и указала на граненый штоф с вишневой настойкой:
— Милочка, это же слабый дамский напиток!
— Любой грех начинается со слабости, — строго отрезала Орлиха и снова глазами вцепилась в мастера в черном пиджаке: — Зря ты отвернулся от своего племянника. Не по-родственному, дядюшка, вышло…
— Наоборот! — заступился профессор. — Принципиальность, мадемуазель, это…
— Это, — обрезала Груня, — не ваша монета! Расплачивайтесь своей деньгой, господин ученый!
— Ай да Груня! — пробасил Воркун, разглаживая усы.
Пучеглазый толстяк с трудом проглотил неожиданную «пилюлю». Он не сразу совладал с собой…
— У женщины природный ум — редкий дар! — Профессор придал голосу деловитость: — Я охотно взял бы вас… домработницей!
— Плохи ваши дела, ученый человек, если вся надежда на ум домработницы, — отколола Груня, готовая к новой атаке.
Оношко явно обозлился:
— Не изощряйтесь! Все равно не защитите жениха!
И как бы в подтверждение этой мысли Пронин с усмешкой спросил стажера:
— Надеюсь, ты догадался привезти ершовский нож?
Сеня с надеждой взглянул на приятеля. Тот ответил утвердительно. Председатель чека приказал:
— Утром сдашь…
— Зачем утром? — поднялась Груня. — Я мигом…
Алеша хотел пойти с ней, но она почему-то отказалась от провожатого.
Наступила пауза. Ее нарушил старший Смыслов. Он отодвинул миску с солеными грибами и одобрительно проговорил:
— Ой, племяш, с такой подругой не пропадешь, ядрено-корено!
— Факт! — пробасил Воркун, улыбаясь. — Вот придет такая на чистку партии и прочистит тебя с песочком[15]!..
Калугин был уверен, что Груня ушла не только за вещественным доказательством. Наблюдая за ней, Николай Николаевич отметил, что она совершенно не волновалась за любимого человека. В чем причина такого спокойствия? Вероятно, в новой позиции Солеваровой. Теперь она не смотрит на Груню как на соперницу и доверила ей тайну беглеца, который, возможно, спрятался не столько от чекистов, сколько от Рыси…
Пальма бросилась в прихожую.
Все напряженно смотрели на входную дверь…
БОЖЕСТВЕННАЯ СТРАТЕГИЯ
Ерш подкараулил тетку возле ее дома. Был осенний темный вечер. Она не узнала его, испугалась: черная одежда и белые перчатки (забинтованные руки). Зато грубый, хрипловатый голос матроса мигом успокоил ее и тут же опять вызвал тревогу…
— Сейчас, сейчас что-нибудь придумаю, — залепетала она, напрягая зрение. — Иди рядом… люба моя…
До набережной Перерытицы они шли молча. Только возле каменного дома с тремя освещенными окнами тетка шепнула:
— Врач Глинка…
За плечами доктора многолетняя работа в военном госпитале. Опытные руки врача смочили бинты, запекшиеся кровью, промыли раны, наложили шинки на бледные ладони и снова забинтовали…
— Доктор, скажи прямо, — раненый протянул руку, — смогу я держать кисть?
— Малярную?
— Нет, художника.
— Сможешь. Сухожилие большого пальца не повреждено…
От врача Георгий вышел с твердым решением взять курс прямо на Крестецкую, в чека, но его смутила тетка Вера:
— Приехал эмиссар патриарха, тобой интересовался…
— Видела его?
— Нет, люба моя, Савелий сказал…
Ерш задумался. Он сам не знает Рысь в лицо. Эмиссар беседовал с ним в темноте. А чекисты могут не поверить. Скажут: «Жгловский нарочно покрывает». Вот бы еще раз повидаться с представителем патриарха и засечь его рожу…
Заныли растревоженные пальцы. Ерш поморщился. Он представил себя на допросе. Раны будут мешать ему спокойно беседовать с чекистами. Нет, есть смысл обождать. Племянник плечом прижался к тетке:
