Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Затем, в самом обвинении существует странность — это его неправомерность. Я думаю, господа присяжные заседатели, что вы не могли не обратить внимания на то, что много лиц показывали в качестве «свидетелей» перед вами по таким предметам, которые составляют единственное обвинение против князя Оболенского. Вы видели лиц, которые являлись здесь на суде, но слышали и про других лиц, бывших в виду у прокурорского надзора в то время, когда составлялся обвинительный акт. Лица эти совершали однородные с обвиняемым действия и тем не менее не были привлечены к делу как обвиняемые. Мало того, господин прокурор выбирал и между членами правления без всякого видимого основания. Например, Сутугин, который заведовал в Петербурге всем счетоводством по сухарной операции Шеньяна и князя Оболенского, вместе с тем был и членом правления Кронштадтского банка,— он не обвиняется в соучастии точно так же, как и барон Фитингоф. Я, разумеется, не говорю это в смысле желания отягчить их участь, да и не могу этого сделать, так как против них обвинения по вкладным билетам не предъявлено, но я указываю только на различия между лицами, сделанные обвинением, которые могут быть объяснены только произволом или ошибкой. Князь Оболенский — частный человек — обвиняется как соучастник в служебном подлоге, выразившемся в выпуске вкладных билетов. Но что нужно для того, чтобы связать князя Оболенского с членами правления Кронштадтского банка как участника? Об этом обвинение опять-таки ничего не говорит. Я знаю, что могут быть дела такого рода, где обвиняются частные лица в соучастии в служебном преступлении. Представьте себе, что кто-нибудь подговаривает и подкупает судебного следователя, чтобы он составил ложный протокол, очевидно, это лицо будет судиться как участник в служебном подлоге. Тот, кто подговаривает казначея сделать растрату казенных денег, будет участником в растрате, за которую будет судиться казначей. Но в настоящем деле о каком-либо подговоре или подкупе нет ни слова. Князь Оболенский обвиняется совершенно по другой статье закона, он обвиняется в выпуске вкладных билетов, зная, что они были подложны. И таким образом, для обвинения князя Оболенского главным образом должно быть доказано два положения, а именно; что вкладные билеты были подложны, но кроме того, что он, сбывая их, знал за достоверное, что они действительно подложны. Обвинение в настоящее время выяснило то, что было мне не ясно по обвинительному акту. Обвинение высказало здесь, что для него подложны безразлично все вкладные билеты, выданные не за наличные деньги. Под векселя ли последовала такая выдача или без векселей — для обвинения не составляет разницы. На предварительном же следствии говорилось только о подложности вкладных билетов, выданных без обеспечения, т. е. без векселей. Я утверждаю, что если с такой точки зрения смотреть на вкладные билеты и доказывать их подложность, то подложным явится всякое свидетельство, в котором пишется, что деньги получены сполна, между тем как выданы не деньги, а вексель. В заемном письме также пишется, что наличных денег отдано столько-то, между тем заемное письмо выдается и, как это может быть, получен товар, а не деньги, по расчету, за услугу и пр. В купчей крепости также пишется, что деньги все сполна получены, в закладной также, тогда как иногда деньги и не должны получаться и документ выдан по разделу или другому случаю. Во всякого рода денежном документе говорится, что деньги получены, которые на самом деле не получались; весь вопрос в валюте, а валюта может быть и не деньги. В настоящее время экспертиза говорила, что вообще вкладной билет для третьего лица является уже несомненно подлинным и обязательным, если он, как в настоящем деле, подписан членом правления, бухгалтером и кассиром. Эксперт тайный советник Сущов говорил, что действительно вкладные билеты банка могут быть выданы под учет векселей. Все дело, как он выразился, в кредитоспособности лица, которое выдает вексель. Разумеется, об этом обвинением упомянуто не было, но дело в том, что в Петербурге люди, имевшие гораздо более скромное состояние, чем князь Оболенский, учитали свои векселя под вкладные билеты и несомненно, что вкладные билеты выдавались под их векселя, что это было известно правительству и в известном случае разрешалось. Словом, хорошо ли это или дурно, вредно — это другой вопрос, но ясно, что это вопрос темный, не разъясненный и что объяснение его здесь идет не законодательным путем, а уголовным.

Не лучше ли было прежде спросить мнения и заключения министерства финансов и уже с готовым взглядом на дело прийти к вам, господа присяжные заседатели? Какое же положение защиты, долженствующей доказывать, что такие дела делались гласно и открыто. Ведь вам известно, что это делалось. Бесполезно доказывать, что день — день и ночь — ночь. Выдавались вкладные билеты не за наличные деньги, но под учет векселей, не только здесь в Петербурге, но и везде, по всей России; делалось это с ведома властей, а иногда и по прямому их разрешению. Люди должностные, которые об этом здесь показывали, не отвергают подобного обстоятельства, но говорят уклончиво. Что сказали бы те же лица, если бы их спрашивали не под угрозой, как здесь, а на предварительном следствии, как начальство, лишь для разъяснения неопределенного предмета. Я думаю, что они говорили бы и свободнее и откровеннее. Полагаю, что в руках прокурора были все средства разъяснить вопрос о вкладных билетах иным путем, чем он был разъяснен, разъяснить путем законодательным, но не давать повода подсудимому говорить теперь, что его обвиняют в том, что все делали, что делалось заведомо со стороны лиц должностных, и ставить ему не только в вину, но и в преступление, что не только терпелось, но в иных случаях и прямо разрешалось правительством. Вот все, что я желал сказать относительно вкладных билетов вообще.

Но затем, ведь князя Оболенского винят и в том, что он реализовал эти вкладные билеты. Но об этом поговорим после. Надо вспомнить сначала, как князь Оболенский получал эти вкладные билеты. В 1874 году Кронштадтский банк сделался предметом нашествия компании дельцов, взявших банк под свое покровительство; первым их действием было то, что они взяли из него все наличные деньги, которые находились в кассе банка; одни взяли их для себя, другие для других — словом сказать, в период с 1874 до 1876 гг., касса банка была вполне опустошена по отношению наличных денег. До 1876 же года князь Оболенский не имел никакого знакомства ни с Кронштадтским банком, ни, в частности, с компанией его заправителей. Во главе банка стоял Шеньян, человек, который вырос, так сказать, с малых лет на бирже, в делах биржевых, занимался ими, понимал торговлю до тонкости, но занимался не столько правильной, спокойной торговлей, сколько рискованными спекулятивными делами. Шеньян, по словам слышанных нами свидетелей, получил в наследство от отца долг в 100 тысяч рублей и экспедиторскую контору. С долгом постоянно продолжал свою деятельность. Экспедиторство давало 10—15 тысяч в год. Но другие дела его шли несчастливо, и дефицит скоро был около 300 тысяч рублей. Он потерял на Шиерере, на Эрбере и других; потерял на Боровичской железной дороге, на военном комиссионерстве. И при этом тратил на себя, по словам его личного секретаря Абеля, не менее 25 тысяч рублей в год. Таково было положение Шеньяна в 1876 году, когда он познакомился с князем Оболенским. С другой стороны, возьмите: кто такой был князь Оболенский? Князь Оболенский — дворянин Тульской губернии, богатый человек, получивший богатство по наследству, служивший успешно, дослужившийся в тридцать четыре года до статского советника, шталмейстера, от рождения окруженный всеми благами жизни, и вообще человек, скорее способный проживать деньги, чем наживать их. Князя здесь желают представить каким-то отчаянным спекулянтом. Это неверно. До 1875 года он ни с кем никаких дел не имел. Первое его дело, которое втянуло его вообще в не свойственную ему деловую сферу, было дело постройки Ряжско-Вяземской железной дороги. Он желал, чтобы эта дорога прошла через его имение. Вот что вызвало князя Оболенского к этому делу и сделало его подрядчиком.

213
{"b":"313417","o":1}