Представитель обвинительной власти забыл, что в дворянском обществе по закону перед открытием собрания читаются вслух сведения о тех лицах, которые находятся под судом. Дворянство вообще имеет корпоративные условия, признанные государством, от которых нельзя отрешиться. Если человек, служивший долго предводителем дворянства, обвиняется в совершении проступка, который, по мнению многих и многих лиц, знавших его, представляется невероятным, получает открытое письмо, подписанное сотней лиц, с выражением доверия и уважения, что тут худого? Подписавшие такое письмо поддерживают обвиняемого с нравственной стороны и тем оказывают его защите сущее благодеяние. Отзывы лиц, знавших прошлую службу обвиняемого в таком деле как настоящее, имеют огромное значение, потому что настоящее дело есть хотя и не служебное, а близко соприкасается со служебным. Князь Оболенский несет все тяжести служебного обвинения, будучи частным лицом. По служебному делу закон обязывает читать о всяком чиновнике, преданном суду, его формулярный список, и он был прочтен здесь по моей просьбе. Следовательно, по закону нравственное прошлое человека должно быть принято в соображение точно так же, как принимается обвинением справка о прежней судимости обвиняемого. Если князь Оболенский имел несчастие быть судимым и не представил бы тех удостоверений о своей личности, которые были представлены, то он не мог бы доказать свое прошлое, что он не тот обанкротившийся, зарвавшийся, недобросовестный спекулятор, разгуливавший по узкой границе гражданского и уголовного права, которого желает представить в нем вам обвинительная власть.
Князь Оболенский пользовался уважением своих сограждан, он выбирался в предводители дворянства двух уездов, он, наконец, нес общественную службу, председательствовал в съезде, в рекрутском присутствии и участвовал в делах дворянской опеки, оказывал помощь вдовам, сиротам, помогал многим и многим лицам. Если человек, выросший, родившийся и действовавший в течение долгого времени в известной местности, представляет вам свидетельство о себе местных жителей, как можно относиться к такому свидетельству с недоверием, как можно сопоставлять особенно открытое письмо, о котором идет речь, с эпизодом о риго-тукумских акциях в том виде, как оно нарисовано обвинением? Я полагаю, господа присяжные заседатели, что приемы подобного рода нисколько не разъясняют дела обвинения, а только затемняют его.
Князь Оболенский по большей части молчал, несмотря на все обвинения, сыпавшиеся на него; он не считал нужным возражать Шеньяну по многим предметам, хотя, может быть, эти возражения принесли бы ему пользу. Но представитель обвинительной власти и тут заподозрил его — в чем? В недостаточном великодушии по отношению к Шеньяну потому только, что защита Оболенского спросила одного из свидетелей — кассира и секретаря Шеньяна Абеля, сколько тот тратил в год. И получила ответ, что 25 тысяч рублей в год. Прокурорский надзор нашел эту цифру очень нормальной при миллионных оборотах Шеньяна, как он выразился. Ввиду этого прокурор строил целый ряд догадок и спрашивал: а сколько проживал князь Оболенский? Из всех обвиняемых один Оболенский представил несомненные доказательства того, что у него имущество есть или, по крайней мере, было, потому что он объявлен теперь несостоятельным должником не более, впрочем, двух месяцев назад. Не забудьте, что у него, оказывается, 65 тысяч рублей находятся в конкурсной массе, а в 1874—1875 годах, когда еще не последовало знакомства князя Оболенского со злополучным Кронштадтским банком, состояние его было, конечно, больше, оно простиралось вместе с жениным всего до шести тысяч десятин земли, хотя и заложенных. Невероятно, следовательно, не заметить, что состояние его доходило до 250 тысяч рублей в то время. Вам известно, что имения его были в Богородском и Епифанском уездах и что в этих местах имения вообще доходны.
Представитель обвинительной власти говорит вам, что несостоятельность князя Оболенского объявлена в 5 миллионов 300 тысяч рублей, но при этом им упущено было из виду обратить внимание ваше и на то, что из этих 5 миллионов 300 тысяч рублей 3 миллиона 200 тысяч рублей составляют претензию конкурсного управления Кронштадтского банка, основанную частью на тех вкладных билетах, которые возвращены, и тех векселях, которые были представлены собственно в обеспечение по тем же вкладным билетам. Но об этом речь еще впереди. Здесь много говорилось о вкладных билетах, которые, как полагал представитель обвинения, реализировались по двугривенному за рубль. Князь Оболенский отвергает это. Но допустим, что это справедливо, тогда каким образом относиться к тем лицам, которые платили по двугривенному, а желают получить по рублю! Затем, в конце 1878 года, когда были приняты действенные меры к выкупу вкладных билетов, сколько было выплачено лишних процентов, такого рода денег, которые при нормальном положении дела никогда бы не были уплачены. Так что в общей массе претензий, заявленных конкурсу, найдется очень много искусственно преувеличенных.
По окончании изложения всех тех пунктов обвинения, которые были разобраны мной и которые, по моему мнению, заключали в себе обстоятельства, не относящиеся к делу, представитель прокурорского надзора заключил свою речь выраженной им уверенностью, что он выяснил вам обвинение, взведенное против князя Оболенского. Между тем об экспертизе он не сказал ни слова, о подлоге говорил в самых общих чертах, не разъяснил, что князь Оболенский частный человек и что смысл служебного подлога едва ли может относиться к нему. Затем он старательно называл его сухарным подрядчиком, стараясь пристегнуть его к семье интендантов и к тем банковским дельцам, которые возбудили в последнее время негодование в обществе. Все это должно было, вероятно, помогать обвинению. Конечно, если на деревенской ярмарке, где много народа, закричать «Конокрад», то этим словом можно заставить убить самого невинного человека. Толпа бросится и разорвет. Я думаю, что лет двадцать тому назад, когда у нас в Петербурге была эпидемия пожаров, то достаточно было указать на улицу, крикнуть на человека «Поджигатель», чтобы он погиб. Я полагаю точно так же, что в настоящее время не безопасно усиливать обвинение, привязывая человека к банковскому делу, в котором он был случайным участником!
Переходя ко второй части своих возражений, я должен, господа присяжные заседатели, прежде всего обратить ваше внимание на несколько судопроизводственных вопросов, касающихся настоящего дела и имеющих огромную важность. В обвинительном акте указаны те статьи закона, на основании которых обвиняется князь Оболенский. Это статьи 1690 и 1697, в одной из которых говорится о подлогах в крепостных актах и закладных. Следовательно, князь Оболенский обвиняется за составление подложных нотариальных актов по вопросу о вкладных билетах. Подводить вкладные билеты, о которых здесь идет речь, под понятие подложных нотариальных актов, весьма трудно. Очевидно, если князь Оболенский не обвиняется на основании прямого закона, то обвиняется по аналогии.
Вторая судопроизводственная особенность заключается в том, что князь Оболенский обвиняется как соучастник лиц, которые обвиняются в служебном подлоге как директора банка. Судебная практика установила, что хотя члены правления и судятся как чиновники, но предаются суду как частные лица, в обыкновенном порядке. Особый порядок предания суду, установленный для должностных лиц, по отношению к ним не применяется, не применялся он, следовательно, и для князя Оболенского. В настоящее время это имеет огромное значение, так как князь Оболенский предан суду только потому, что преданы суду директора Кронштадтского банка. Между тем особый порядок предания суду составляет своего рода привилегию и некоторую защиту для обвиняемого. Виновность чиновника определяется и взвешивается прежде всего его начальством и потом уже судебной властью. Что это есть защита, вы поймете, конечно, в особенности в таком деле как настоящее, в котором само событие преступления составляет вопрос, очевидно, спорный. Если бы дело пошло сначала к начальству в министерство финансов, то там сказали бы, как дела делались; финансовые власти разрешили бы вопрос о вкладных билетах, о законности их и о незаконности выдачи этих билетов под векселя и без векселей, и этот тяжелый для вашей совести вопрос являлся бы у нас разрешенным до суда. Мы бы стояли на твердой почве. Итак, значит этого особого порядка предания суду, ограждающего обвиняемого в служебных преступлениях, в сем деле не было соблюдено.
