Затем, есть еще целый ряд документов, которые не только были похищены, и похищены, по-видимому, 11 июня вместе с другими документами, но и при всех описях были тщательно скрыты и утаены. Из этих тщательно скрытых документов известная часть пришлась на долю каждого из подсудимых, кроме графа Ланского. Ясные следы такого дележа бесспорно и положительно выяснены следствием. К каждому из подсудимых ведет один такой след преступления, выразившийся в том, что у каждого из них оказалось по одному векселю, похищенному и скрытому от описи. Я далек от мысли, что документы эти представляют все то, что досталось каждому на его долю; нет, это только образчик того, что осталось не разъясненным, не раскрытым, что вследствие похищения вексельной книги как подробного и точного списка всех документов не могло быть ни проверено, ни обнаружено. Начинаю их рассматривать. У Ольги Петровны был найден вексель, весьма ценный, в 7 тысяч рублей, принадлежащий Панчулидзеву. Этот вексель оказался у нее уже тогда, когда возникло предварительное следствие; строя фундамент для оправдания своих поступков, заявляя, что все векселя с бланками принадлежат ей, она включила в это заявление и этот вексель Панчулидзева в 7 тысяч рублей от 23 января 1876 года сроком на шесть месяцев. Ко дню смерти Занфтлебена срок платежа по этому векселю еще не наступил, его спрятали, и только при следствии он был отобран у поверенного Ольги Петровны Генерта. Этот вексель не попал ни в опись судебного пристава князя Ухтомского, ни в опись судебного пристава Жаринова; об этом векселе речь зашла только тогда, когда Ольга Петровна решилась категорически заявить, что все векселя с бланком мужа подарены ей, словом, вексель этот был утаен от описи, а следовательно, похищен. По объяснению Ольги Петровны, вексель Панчулидзева был ей передан покойным ее мужем в собственность при свидетеле Крапоткине, но это ложь, потому что свидетель Крапоткин безусловно отвергает такую ссылку на него Ольги Петровны. Замечательное объяснение дает по поводу этого векселя Алферов: «После последней описи, произведенной 16 июня в номере Ольги Петровны,— говорит он,— Ольга Петровна дала ему доверенность на взыскание по этому векселю и по другим таким же документам покойного с его бланками». Вместе с доверенностью Ольга Петровна передала ему в конверте и самые векселя, то были векселя Панчулидзева, Титова, Безобразова, Вырубова, Жукова, всего на сумму до 15 тысяч рублей. К этому объяснению нам придется еще возвратиться, пока же мы отметим только, что вексель Панчулидзева в 7 тысяч рублей вместе с векселем Титова и Безобразова были взяты с дачи, вовсе не предъявлены ни к одной из описей, хранились сначала у Ольги Петровны, а затем у Алферова, который, в конце концов, опять зачем-то передал их Ольге Петровне. По словам Алферова, вместе с векселем Панчулидзева был передан ему и вексель Жукова, и, между тем, этот последний вексель 12 июня еще был в руках Мышакова и Гартунга; значит, между 12 и 16 числом этот вексель для каких-то целей переходил у подсудимых из рук в руки. Оказывается, что если на долю Ольги Петровны пришелся вексель Панчулидзева, на долю Гартунга, между прочим, именно этот вексель Жукова в 2 тысячи. Вексель был небольшой, но по нему была и та первая уплата в 200—300 рублей, которую Гартунг успел получить. Велико и красноречиво значение обстоятельств, сопровождавших нахождение этого векселя у подсудимого; эпизод о векселе Жукова представляет одну из самых ярких, характерных страниц в настоящем деле, в грустной и темной истории преступления, составляющей его предмет.
Редко изобличается так подсудимый, как был изобличен Гартунг по поводу векселя Жукова, редко с таким неотразимым, безнадежным поличным в руках удается так настигнуть заподозренного, как то было с Гартунгом и векселем Жукова. В коротких словах я напомню вам этот небольшой эпизод. 12 июня Колпаков вместе с Николаем Занфтлебеном с известными вам целями были в квартире Гартунга; собираясь ехать вместе с Мышаковым к нему за вексельной книгой, Николай Занфтлебен заметил, что Гартунг как будто отозвал его в отдельную комнату; это свидетелю показалось подозрительным; он подошел к этой комнате и, незамеченный собеседниками, в неплотно припертые двери увидел такую сцену: Гартунг стоял против Мышакова, передавшего ему какую-то бумагу, которая по форме была похожа на вексель с протестом. Они о чем-то тихо говорили, и в заключение Гартунг бумагу положил в карман. Затем, дорогой, Николай Занфтлебен спросил у Мышакова, что ему говорил Гартунг в отдельной комнате; тот отвечал, что Гартунг давал ему приказания насчет похорон, но когда Николай Занфтлебен спросил его: а какой вексель Гартунг положил к себе в карман, то Мышаков смутился и сознался, что это был вексель Жукова, который хотел произвести по нему уплату. По возвращении в квартиру Гартунга Николай Занфтлебен, когда уже все документы, представленные душеприказчиком и Алферовым, были опечатаны, предложил Гартунгу роковой вопрос: он спросил его, все ли тут опечатано, что было им увезено с дачи накануне 11 июня? Гартунг ответил положительно и твердо: «Все», и тогда-то Николай Занфтлебен спросил его: «А какой же вексель у вас в кармане?» Гартунг, сконфуженный, смешавшийся, отрезанный от всякого отступления, был поставлен в горькую необходимость вынуть вексель из своего кармана; вексель этот и оказался векселем Жукова. Я полагаю, что весь этот эпизод не нуждается в комментариях и разъяснениях, что вывод, который следует отсюда сделать, неизбежен и ясен сам по себе. Я ограничусь только тем, что вексель Жукова прямо назову поличным преступления.
Что же говорит об этом векселе сам подсудимый? В обвинительном акте сопоставлена сущность прежних его ответов. На первом допросе, 28 августа, спрошенный еще в качестве свидетеля, Гартунг прямо отрицал у себя нахождение этого векселя, он сказал, что только слышал, что этот вексель находится у Мышакова. Тогда еще можно было говорить так, потому что тогда обстоятельства дела еще не были выяснены. На втором же допросе Гартунг уже вынужден был сознаться, что вексель Жукова был у него в руках, но был передан им Мышакову для взыскания. Мышаков же объясняет, что ему вексель этот был передан еще покойным, и уже он отдал его Гартунгу, который положил его на стол; затем он узнал, что Жуков хочет произвести уплату, и сообщил об этом Гартунгу. Оказывается, однако же, что вовсе не сам Жуков хотел платить по векселю, а что к нему явился Мышаков с запискою на карточке Василия Карловича Занфтлебена, в записке этой значилось, что Занфтлебен умер, а душеприказчик его просит произвести уплату. Жуков по указаниям Мышакова отправился к Гартунгу, и тот сказал ему: «Мне нужны деньги на похороны, не можете ли вы уплатить по векселю». Жуков уплатил, что мог: в один раз 100, в другой 150 рублей 16 и 17 июня. На эти числа подсудимый просил вас обратить особое внимание, потому что они, по его мнению, доказывают, что он не хотел скрыть от наследников время получения уплаты. Но важно и доказано вовсе не то, что он не скрыл времени уплаты, а важно то, что он самый вексель скрыл от описи, а затем стал даже получать по нему платежи. Если же впоследствии, при описи 13 июня, Гартунг и заявил приставу о существовании не представленного, однако ж, а только потом найденного у него по обыску векселя, то причина этого более чем понятна: ему больше ничего делать не оставалось, так как накануне, 12 июня, он был настигнут с этим векселем в руках.
Теперь о Мышакове. У него были найдены по обыску два векселя покойного: Панфилова и Баженова в 100 рублей каждый. По поводу первого из этих векселей Мышаков объяснил, что Панфилов находился в услужении у Василия Карловича и однажды, нуждаясь в деньгах, должен был занять денег и занял их у него, Мышакова, но вексель был написан на имя Василия Карловича Занфтлебена. Свидетель Панфилов это подтверждает, но мы не забудем, что он родственник Мышакова, что на предварительном следствии он не мог быть ни разыскан, ни допрошен, что сюда его пригласил сам подсудимый, Мышаков, и что на судебном следствии Панфилов с поспешностью и жаром подтвердил все, о чем бы его ни спросила защита. Как бы то ни было, такое объяснение Мышакова о векселе Панфилова прямо идет вразрез со всеми нашими свидетелями о характере, привычках и денежных делах покойного. Вексель Баженова, объясняет далее Мышаков, не имеет стоимости. Баженов здесь спрошен не был, и все усилия Мышакова и его защиты доказать это не удались. Во всяком случае, мы знаем, что вексель этот был скрыт от описи и только впоследствии, по обыску, найден у Мышакова.
