На долю Алферова приходится принадлежавший покойному вексель Николая Занфтлебена в 1 тысячу 500 рублей, тот самый вексель, по поводу которого здесь еще на судебном следствии происходили такие оживленные прения, и обвинение в похищении которого, по-видимому, гораздо сильнее волнует Алферова, чем все то несравненно худшее, что ему приписывается в настоящем деле. Вексель этот также не попал в опись, и о нем никто и не слыхал до тех самых пор, как в августе 1876 г. в контору Николая Занфтлебена явился некто Грузов и заявил, что имеет взыскание с Николая Занфтлебена по векселю на имя его отца в 1 тысячу 500 рублей, когда же его спросили, каким образом вексель этот перешел к нему, Грузов в присутствии Эрнеста Занфтлебена, Лезина и Тамбурера сказал, что получил его от Алферова, который ему был должен и передал этот вексель в собственность, сказав, что сам получил его от Василия Карловича Занфтлебена как гонорар за ведение его дела. Это им показалось очень странным, потому что не в обычае было у покойного своих поверенных вознаграждать векселями. Грузову посоветовали возвратить этот вексель обратно Алферову как подозрительно ему доставшийся. Сам Алферов говорит нам, что вексель в 1 тысячу 500 рублей передал ему покойный Занфтлебен, предоставив распорядиться этим векселем по усмотрению, и если пожелает, то и обратить его в собственность. В единственное подтверждение таких своих объяснений он ссылается на то, что в марте или апреле 1876 года, и еще при жизни покойного, он представил Николаю Занфтлебену список его векселей, и в этом списке значился и его вексель от 4 ноября в 1 тысячу 500 рублей, о котором идет речь. Но так как несомненно, что покойный векселя свои передавал своим поверенным не в собственность, а только для взыскания, и так как из всей истории с Грузовым видно, что Алферов векселем на Николая Занфтлебена в 1 тысячу 500 рублей пользовался именно как своею собственностью, то если Алферову и удастся доказать, что вексель этот он получил еще от самого покойного, результатом таких его усилий будет одно: его придется обвинять и признавать виновным уже не в похищении, а в присвоении себе векселя, вверенного ему только для взыскания. С таким видоизменением обвинения я готов согласиться, но нелишним считаю вам заметить, что Николай Занфтлебен представил вам записку Алферова, в которой, действительно, значится вексель от 4 ноября, но не в 1 тысячу 500 рублей, а в 2 тысячи, причем эта цифра переправлена. Николай Занфтлебен говорит, что он переправил эту цифру на 1 тысячу 500 рублей, Алферов же, в свою очередь, утверждает, что переправа эта принадлежит ему. Алферов говорит, кроме того, что есть еще письмо, которое должно удостоверить получение им векселя еще при жизни Василия Карловича Занфтлебена; письма этого не оказалось, почему мы и не вправе что-либо на нем основывать. Мы вспомним и о расписке Грузова, которой тоже нет, и на которую ссылается Алферов как на доказательство того, что и он передавал ему вексель только для взыскания; эту расписку тщетно искал Алферов, но найти не мог, а Грузов умер и спросить его нельзя, так что Алферову, впервые заговорившему об этой расписке при следствии, уже после смерти Грузова, весьма удобно теперь делать в свое оправдание такие указания, которые проверить нет уже никакой возможности. Я повторяю, однако же, что не могу настоятельно утверждать того, что этот вексель в 1 тысячу 500 рублей находился именно в числе документов, похищенных 11 июня. Я полагаю, что вопрос о нем может быть разрешен так: если вы признаете, что этот вексель находился в общей массе увезенных Гартунгом документов, что Алферов не получал его от покойного Занфтлебена, то присутствие его впоследствии в руках Алферова, при намерении им воспользоваться, укажет на прямое участие Алферова в похищении; если же вы признаете правдивыми объяснения Алферова о том, что он вексель получил от самого Занфтлебена, то вам придется обвинить его в другом преступлении, а именно в том, что он, получив этот вексель для взыскания, присвоил его себе.
Нам предстоит затем обратиться к последнему векселю, скрытому от описи; он не приурочивается ни к кому из подсудимых отдельно, но приходится на всех их вместе, вероятно, потому, что вексель самый денежный, самый верный, самый завидный. Это тот вексель Базилевского, заменивший собою исполнительный лист на Суворова и Барятинского, в выгодах от которого все приняли посильное участие: на долю каждого из подсудимых досталась часть суммы, вырученной по этому векселю. История его не сложная, но убедительная. Князь Суворов был должен покойному Занфтлебену вместе с князем Барятинским. По векселям, ими выданным, поверенный Занфтлебена Озембловский производил в Петербургском коммерческом суде взыскание, по которому и получил исполнительный лист в 6 тысяч 600 рублей. Кроме этого исполнительного листа, у кн. Суворова были еще счета с Занфтлебеном. Пожелав совершенно расплатиться с ним, он через приятеля своего Бегичева предложил ему в уплату вексель Базилевского в 12 тысяч рублей, по которому было уже получено 4 тысячи и оставалось дополучить 8 тысяч. Таким образом, вексель этот вполне погашал долг Суворова. Принятый покойным, он хранился долго между другими документами и, что особенно важно для нас, после его смерти совершенно бесследно пропал. О существовании его наследники и власти достоверно и положительно узнали только в январе 1877 года, когда у Гартунга по обыску найдены были прямые указания на этот вексель, когда Николай Занфтлебен узнал, что по нему в Петербурге Мышаковым уже были получены деньги, когда у самого Мышакова была найдена расписка Гартунга в получении денег по векселю Базилевского. То был вексель драгоценный, обещавший сразу легко и много, его нужно было припрятать получше, подальше, так, чтобы никто не мог найти; в удобную минуту по нему, наверно, можно было получить уплату. Все это подсудимым прекрасно удалось.
Из показаний их самих и документов, найденных у них по обыскам, мы узнаем некоторые весьма интересные подробности о том, какими обстоятельствами сопровождалось получение денег по этому векселю. В июле, после того, как уже кончились всякие описи, в квартире Ольги Петровны, в номере ее сестры, было совещание. Сюда собрались все: душеприказчик Гартунг, Ланской, общий поверенный Алферов, а впоследствии и Мышаков; говорили, объяснились, узнали друг от друга, что по векселю Базилевского можно прямо получить деньги, удостоверились, что ему наступает срок 2 августа. Распорядителем этого совещания и главным деятелем его был, по словам Алферова, генерал Гартунг, который и сказал Мышакову, что ему нужно съездить в Петербург для получения денег, что он, Мышаков, как человек свой, не чужой, должен это важное, ответственное поручение по общему согласию исполнить. Мышакову был выдан документ, причем самым дружеским патриархальным образом, даже не взяли с него расписки и отправили его в Петербург. Там он, по-видимому, несколько дней ждал уплаты, так как Гартунг телеграммою приказал ему дождаться платежа и непременно привезти деньги, 8 тысяч рублей. Мышаков получил эти деньги с Базилевского, доставил их в Москву и передал Гартунгу. О получении этих денег, замечает Ланской, подсудимые не сочли нужным уведомить наследников. Еще бы! Могло ли быть иначе: тогда ведь уже ничем нельзя было бы воспользоваться. Что же сделали с этими деньгами подсудимые? Сдали их подлежащей власти, или, по крайней мере, как достояние наследников, как чужую собственность, свято в неприкосновенности хранили у себя? О, нет! Они поступили благоразумнее и проще, они поделили эти деньги между собой: Мышакову досталось 700 рублей за хлопоты, а хлопоты по взысканию, говорит Гартунг, по словам Мышакова, были большие, так как Базилевского нужно было разыскивать; по показанию же Суворова, хлопот не могло быть никаких, так как Базилевский вовсе не скрывался и за получением уплаты стоило только обратиться к его отцу в контору. Кроме того, на поездку в Петербург Мышакову было выдано около 100 рублей (80 и 15). Итак Мышаков на свою долю получил около 800 рублей. У Гартунга осталось до 7 тысяч 300 рублей; из них он выдал Ольге Петровне 2 тысячи рублей, а на долю Алферова пришлось 1 тысяча 500 рублей. Вероятно, за хлопоты и в вознаграждение по званию душеприказчика у Гартунга осталось все остальное. Очутился в стороне один лишь Ланской, который ничего не получил, а лишь участвовал в совещании и посылке Мышакова в Петербург. По получении денег с Базилевского состоялся замечательный расчет душеприказчика с Суворовым. Вы помните, что срок векселю Базилевского был 2 августа, а уплата по нему денег, как видно из телеграммы, найденной у Мышакова и других сведений, произошла 6 августа. Очевидно, только после этой уплаты долги Суворова могли считаться вполне уплаченными и погашенными. Между тем еще в июле Гартунг прислал ему через того же Мышакова расписку без числа, но от июля в том, что все долги его сполна погашены, так как по векселю Базилевского уже получена уплата. Эта расписка, писанная вчерне Алферовым, была выдана без всякой оговорки, без колебания и сомнения, по личному доверию к своим знакомым, из желания поскорее сделать им приятное! Судите сами, так ли действуют добросовестные душеприказчики, оберегающие вверенные им чужие денежные интересы.
