На другой день, 13 июня, наследники собрались в квартире Гартунга для производства описи вместе с судебным приставом Ухтомским, и тут-то только были приняты настоящие, законные охранительные меры, меры правильные, честные. Опись 13 числа отняла, по крайней мере, у подсудимых возможность воспользоваться всеми плодами их поступка, но и в эту опись, мы не должны забыть, вошло только то имущество, которое накануне было опечатано, а опечатано же было только то, что Гартунг и Алферов показали Николаю Занфтлебену и Колпакову. Но если все в действиях подсудимых было, как утверждают они, законно, правильно и чисто, если в деянии их можно видеть разве только одну легкую опрометчивость, то, очевидно, когда за увезенным имуществом явился уже не наследник, лицо частное, а представитель власти, судебный пристав, тогда не должно было быть и мысли о сопротивлении, об уклонении, а между тем что знаем мы о поведении подсудимых? Вы помните, что когда 13 июня к Гартунгу приехали наследники и судебный пристав, то первый встретивший их ответ был: «Генерала нет дома, генерал не принимает!» А он был дома, у него во внутренних комнатах скрывалась Ольга Петровна, был тут и Мышаков, а впоследствии оказалось, что тут был и Ланской. Когда наследники спросили, где Ольга Петровна и Ланской, лакей Гартунга сказал, что они ушли, а между тем висело их платье. Затем, когда г-жа Кунт вышла к воротам посмотреть, не едет ли брат ее Николай, то у ворот увидала Ланского, который как будто высматривал, по-видимому, кого-то поджидал. Ожидал он, как можно думать по последствиям, квартального надзирателя Ловягина. Странно, почти необъяснимо, чтобы не сказать больше, было поведение этого квартального надзирателя в квартире Гартунга 13 июня. Оценка образа действий Ловягина — не наше дело, но некоторые факты, связанные с его присутствием при описи, имеют для нас значение. Зачем понадобилось Гартунгу заблаговременно приглашать к себе Ловягина, посылать даже свой экипаж за ним? Зачем нужно было импонировать наследникам появлением полиции и принимать такие экстраординарные меры к охранению в квартире частного лица порядка, который никак не нарушался, а в присутствии судебного пристава вряд ли и мог быть нарушен? Судебный пристав объяснил Ловягину, что присутствие его совершенно неуместно, неудобно, что он может удалиться; несмотря на это, Ловягин счел возможным спокойно занять место при производстве описи и даже заняться разбором документов, самовольно, правда, но и самоуверенно: Ловягин брал в руки векселя, рассматривал их, перебирал, и решительность своих действий простер до того, что нашел возможным прямо выразить свое мнение о том, что те документы, на которых есть бланки покойного, должны быть признаны принадлежащими уже не покойному, а кому-либо другому. Никто квартального надзирателя об этом не спрашивал, и, казалось бы, ему менее, чем всякому другому, следовало представлять такие объяснения, но сильный полученным им приглашением, он считал нужным и возможным именно таким образом поступить. Сказав, что векселя с бланком принадлежат другому, Ловягин ушел и не успел еще, по собственному его выражению, «поселиться» в смежной комнате, так чтобы его пребывание осталось для наследников неизвестным, о чем его просил Гартунг, как из смежной комнаты появилась Ольга Петровна, и, обращаясь к судебному приставу, слово в слово повторяет заявление Ловягина: «Векселя с бланками мужа моего,— сказала она,— принадлежат не ему, а мне». Вот, между прочим, зачем нужен был квартальный надзиратель Ловягин! Чего-то боялись в этот день душеприказчики и вдова, чего-то ожидали для себя опасного и неприятного и спешили оградить себя не совсем уместным усердием услужливого представителя полицейской власти. Так незачем поступать людям, которые чужое имущество взяли честным путем, добросовестно, законно.
Таким образом истинный смысл увоза и всех событий 11 июня постепенно выясняется и обнаруживается похищение документов и скрытие их от описи. Все подсудимые в один голос говорят: 11 числа имущество было увезено, 12 Николай Занфтлебен с Колпаковым у Гартунга его опечатали, а 13 оно уже было описано судебным приставом, то есть было описано все, что осталось на даче покойного Занфтлебена после его смерти, в чем же можно обвинять их? Но в том-то и дело, что 13 июня в квартире было описано далеко не все, что осталось и было увезено, ибо после, при дальнейших описях, в разных местах были найдены и описаны документы при обстоятельствах, явно указывающих на сокрытие и похищение. Для того, чтобы убедиться в этом, вспомните хоть опись, произведенную 13 июня на даче в селе Леонове. Накануне, 12, становой пристав, приглашенный наследниками, опечатал все найденное им на даче имущество покойного. Между прочим, когда хотели опечатать комод Ольги Петровны, она просила не опечатывать его, потому что там будто хранятся одни только вещи, лично ей принадлежащие,— белье и платье. Становой пристав не нашел возможным согласиться на такую просьбу и все-таки опечатал этот комод. А на другой день, 13-го, когда судебный пристав Жаринов явился на дачу для описи имущества, и выяснилось, почему Ольге Петровне так не хотелось, чтобы комод был опечатан: в этом самом комоде, в котором, по ее словам, хранилось только одно ее белье и платье, был найден весьма аккуратно спрятанный исполнительный лист на князя Суворова и Барятинского в 6 тысяч рублей. Нужно было объяснить такое странное местонахождение этого документа, вот она и спешит объяснить это, говоря, будто исполнительный лист дан был ей мужем для возвращения Суворову как погашенный уплатой, что она бросила его в комод, но не исполнила поручения мужа вследствие забывчивости. Кроме явной неправдоподобности такого объяснения, нельзя не остановиться еще на следующем обстоятельстве: подсудимый Алферов на предварительном следствии, между прочим, показал, как это значится в обвинительном акте, что о существовании этого исполнительного листа ему, Алферову, было известно, что он знал то, что этот исполнительный лист оплачен и даже неоднократно говорил Гартунгу и Ольге Петровне, что его нужно возвратить князю Суворову, и что в ответ на это ему сказали, что все собираются возвратить. Спрашивается, когда же Алферову сделалось известно об этом исполнительном листе и когда он имел с подсудимым этот замечательный разговор? Ведь исполнительный лист 12 июня находился в комоде, а 13 июня уже он был описан судебным приставом и сдан в мировой съезд; 11, 12 или 13 утром Гартунг, Ольга Петровна и Алферов уже виделись, совещались о том, что делать с документами.
16 июня наследники собрались с судебным приставом Ухтомским в номере Марьи Петровны Онуфриевой, в доме Шаблыкина, где была временная квартира Ольги Петровны. Когда здесь г-жа Кунт спросила у своей мачехи, есть ли у нее еще какие-нибудь документы покойного, та ответила, что никаких документов у нее нет. Казалось бы, что после событий 11, 12 и 13 июня и двух уже произведенных описей иначе не могло и быть, если только подсудимые не имели в виду скрыть некоторые документы и ими воспользоваться. Но оказалось иначе: документы нашлись, и с убийственною для Ольги Петровны последовательностью. Опись происходила таким образом: смотрели сначала вообще все помещение и ничего не нашли, но затем наследница, госпожа Кунт, заметила, что этот поверхностный осмотр ни к чему не приведет, и попросила выдвинуть ящики комодов и шкафа. Ольга Петровна весьма неохотно должна была исполнить это желание, отперла комод, показала, что там только одни ковры и шторы, и хотела быстро задвинуть ящики, но г-жа Кунт пожелала удостовериться, и вот под коврами и шторами оказалось на 11 тысяч разных векселей покойного. Подсудимые говорят, что векселя эти не имели никакой ценности, что это был старый хлам, брошенный покойным в комод, когда этот комод перевозили к Онуфриевой перед переездом на дачу, а перевозил его все тот же покойный Иван, кучер. Против этого нельзя не возразить: прежде всего, не в характере покойного, как он здесь обрисовался, было бросать что бы то ни было из своих документов, но мы имеем и другое, более положительное доказательство того, что объяснения обвиняемых ложны: в комоде между векселями был вексель и Ле-Вассарь, о котором вы неоднократно слышали на суде. Защита огласила перед вами тот факт, что он будто бы был признан несостоятельным должником, и что конкурс его кончился по полторы копейки за рубль, но в настоящее время, уже за последние годы, оказывается, что Ле-Вассарь весьма состоятельный человек, получает большое содержание, что и по этим самым векселям женою покойного с него уже взыскано 6 тысяч рублей. Затем был там и документ Дубенского, которому еще не истекал и срок; кроме этих векселей, найденных в комоде, один вексель найден был в сумке при самой Ольге Петровне, которая сумку эту зачем-то открыла, и г-жа Кунт заметила в ней документ, который оказался векселем Калинина в 100 рублей. Ольга Петровна Занфтлебен говорит, что вексель этот муж ей дал для передачи Мышакову для взыскания, но она забыла это сделать. Очень понятно, почему она дает такое объяснение: будь вексель с бланком, как другие, она сказала бы, как говорит о других, что муж подарил ей его вместе с другими; но бланка нет, и вот она принуждена дать уже другое и совсем неудачное объяснение. Еще во время описи 13 июня на даче из чайного ящика Ольги Петровны был вынут конверт, в котором оказался вексель Кунт в 7 тысяч рублей; вексель этот, по словам Ольги Петровны, был передан ей мужем для возвращения после его смерти в виде подарка Кунт. Сама возможность этого опровергается и показаниями свидетелей, и содержанием духовного завещания, в котором сказано, что все долги детей отцу должны быть приняты в расчете при выделении им завещанных частей. При таких-то обстоятельствах некоторые документы из оставшихся после покойного и частью увезенных Гартунгом 11 июня, а частью оставленных у себя вдовою найдены в самых ненадлежащих, несвойственных местах при самых подозрительных и странных обстоятельствах. В суматохе старались припрятать векселя куда попало, чем и объясняется нахождение документов в разных местах. Таким образом, все документы, хотя и приведенные в известность и вошедшие в охранительные описи 15 и 16 июня, оказываются увезенными с дачи 11 июня с явными признаками намерения их похитить.
