— Я думаю, мы только друг друга и дожидаемся, — заключил Гийом, повернувшись к главному конюху. — Он все больше и больше мне нравится…

— Я с вами согласен, хозяин. Он, конечно, лучший из всех. Но все-таки я не советую вам сразу на него садиться: он еще упрямится. Чтобы вам встать на ноги, возьмите лучше Цезаря, который хорошо вас знает. Лучше не торопиться, чтоб не наделать глупостей.

Гийом натянуто улыбнулся. В эту минуту, когда пот заливал ему глаза и колени дрожали, он спрашивал себя: придет ли вообще когда-нибудь день, когда его мускулы окрепнут хотя бы для Цезаря? Но все-таки ему было важно не дать догадаться кому-либо о его слабости. Поэтому, с напряженной спиной, на подгибающихся ногах, но улыбаясь, Гийом направился к дому, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Дагэ, которого ему не удалось обмануть таким маневром, следил опечаленными глазами за его медленным продвижением.

— Какое несчастье! Лучший наездник во всей округе — и так теперь плох! — сказал он Норберу, своему первому помощнику.

— Вот чего я не понимаю, так это почему не убили того негодяя, который застрелил Али и довел его самого до такого состояния?

— Похоже, что мадам де Варанвиль и месье бальи дали слово той девушке, которая их предупредила. А наш хозяин потом просил месье де Ронделера их разыскать, но не для того, чтобы причинить им зло, скорее наоборот. Однако на том месте нашли только брошенную лодку и руины, заросшие плющом. Наверное, они прячутся в лесах, но никому пока еще не удавалось хоть кого-нибудь в них отыскать. Там легко заблудиться… И тогда у этих разбойников будет прекрасная возможность их с этим поздравить…

Июльским вечером Жозеф Энгуль направлялся в Тринадцать Ветров под проливным дождем. Весь день стояла жара, как в пекле, без единого дуновения ветерка. Небо было белое, море спокойное, как будто на него вылили масло, но к концу дня поднялся ветер, пригнавший огромные разбухшие тучи, которые под оглушительный аккомпанемент грома и молнии открылись, как занавес в театре, повинуясь дирижерской палочке. Потоки воды хлынули вниз, затопляя пейзаж и знакомые очертания поместья, показавшиеся вдалеке. Когда под этим нескончаемым водопадом адвокат верхом на лошади въехал во двор, он был похож на одну из серых литых статуй, которые часто устанавливают для красоты в центре фонтана. Потантен, выбежав на звон колокольчика, позвал конюха, чтобы тот забрал лошадь, и провел путешественника в дом. Мгновенно на плитках вестибюля образовалась огромная лужа.

— Какая неожиданность, месье! — воскликнул мажордом. — Кто бы мог представить, что именно сегодня вы покинете Шербург?

Адвокат чихнул и уныло посмотрел на свой элегантный редингот, который теперь был похож на мокрую тряпку.

— Я только что из Парижа, — пробурчал он, — и полагал, что мой приезд произведет на вас впечатление!

— Так оно и есть! — воскликнул Гийом, медленно спускаясь по лестнице с тростью в руках. — Отведите его на кухню, Потантен. Если он так и будет стоять на ковре, пока вся грязная вода с него не стечет, мадам Агнес никогда ему этого не простит! Потом приготовь ему комнату… Счастлив тебя видеть, мой друг! Кажется, мы не встречались лет сто.

— Мне тоже!.. Ты, я смотрю, уже поправился?

— Почти! Тебе повезло, Агнес нет дома, поэтому у тебя есть время обсохнуть и принарядиться к ужину…

— Нет дома? В такое время? Ты отпускаешь ее одну по этим дорогам?

— Почему бы и нет? Она их знает наизусть, а управляет кабриолетом просто превосходно! К тому же в последнее время, следуя заветам своих предков, она усердно занимается благотворительностью. Но сегодня, мне кажется, она собиралась с визитом к мадам де Ронделер в Эскарбосвиль… Скорее всего, у нее она и переждет грозу. Итак, пошли! Тебе крайне необходимо сейчас обсохнуть и хорошенько подкрепиться!

Энгуль не стал сопротивляться, но при этом вид у него был задумчивый. Еще по пути сюда, предчувствуя приближающуюся грозу, он хотел сократить дорогу и, не доехав до Кетеу, свернул в направлении деревни Пуль, чтобы попасть в Ла Пернель через Тронкэ. Как только он миновал Круа д'Урвиль, заметил на большом расстоянии перед собой легкую коляску с закрытым зеленым верхом, которая показалась ему хорошо знакомой. Его лошадь уже утомилась, и он не решился ее пришпорить, чтобы догнать упряжку, которая, кстати, довольно неожиданно исчезла из виду за небольшой горкой. Раскат грома сильно напугал его лошадь, и он решил отказаться от поисков пропавшей коляски. Подумав, что можно было бы найти ее, если углубиться в заросли придорожного леса, он тем не менее поспешил скорее в Тринадцать Ветров, все еще надеясь избежать ливня, и тут же позабыл о происшествии. Но оно странным образом всплыло в его памяти, как только Тремэн рассказал ему о своей жене, уехавшей в Эскарбосвиль… который находился в прямо противоположной стороне.

Приблизительно полчаса спустя Энгуль увидел, как вернулась Агнес в кабриолете, и удостоверился, что это была та самая коляска. Тогда он спросил себя, что же заставило мадам Тремэн прятаться в лесу во время такой ужасной грозы. Однако что-то удерживало его от расспросов, и он постарался ничем не выдать себя, когда при встрече целовал ее руку, протянутую ему с необычайной грацией.

Не только неожиданное расположение к нему молодой женщины, которое показалось ему наигранным, но и недавние воспоминания о Париже, откуда он только что прибыл, привели к тому, что адвокат был чересчур рассеян, и потому вечер прошел в мрачной обстановке. Из-за плохой погоды и ссылаясь на перегруженность работой, Пьер Аннеброн, которого пришлось ждать около часа, не смог уделить ему более двух-трех слов. То, что Агнес расценила его визит как беззастенчивую навязчивость, не улучшило его настроение. Энгуль появился не вовремя, хотя она и старалась казаться очаровательной хозяйкой, что приятно удивило ее супруга.

Тем более что новости, которые он привез, никак нельзя было посчитать обнадеживающими. С тех пор как короля заставили вернуться во дворец после побега из Тюильри в Монмеди и его ареста в Варенне, атмосфера в Париже больше не напоминала прошлогоднюю. Король находился в «подвешенном» состоянии в ожидании новой конституции, но партии никак не могли договориться между собой. Якобинцы, хоть их стало меньше, были все-таки лучше всего организованы. Поговаривали даже о том, чтобы отдать корону герцогу Орлеанскому, но многие среди революционеров были против этого, предпочитая хранить верность Луи XVI, ставшему теперь послушным орудием в грозных руках, который обеспечивал им приверженность народа, всегда склоняющегося в пользу своих королей, и относительное спокойствие со стороны аристократии. Наконец, в Клубе кордельеров открыто провозгласили республику, для которой, однако, народные массы еще не чувствовали себя достаточно готовыми.

— Я думаю, — объяснял Энгуль, — что всех устроила бы конституционная монархия на английский манер, но, поскольку я не вижу никого, кто мог бы это осуществить, будущее представляется мне безрадостным.

— Так вы предпочли бы республику? — резко спросила Агнес.

— После победы американских повстанцев, признаюсь, такая идея мне стала нравиться, но я не думаю, что французы настолько алчны, чтобы позволить собой руководить кучке так называемых демократов, числом больше ста человек… Мы — люди импульсивные, действуем по зову сердца. Мы обожаем считать себя причастными к великим идеям, особенно если они воплощены в одном человеке, способном поддерживать наш энтузиазм, но эта любовь, как и любая безумная страсть, обычно недолговечна. Быстро вспыхивает, но горит лишь тогда, когда ее поддерживают. И потом, мы слишком любим менять моду…

— Менять моду? Никто так не преуспевает в этом, как ты, — пошутил Гийом, наполняя бокал своего друга…

— Я? Но сегодня я совершенно не похож на человека, который следует последнему слову моды! Этим летом Париж похож на маковое поле: красные фригийские колпаки, романские эмблемы, посвященные избавлению от рабства, — вот это производило фурор, с тех пор как прах Вольтера был перенесен в Пантеон. Можешь ли ты представить, чтобы и я так вырядился?