— Если прилив вам позволит, — сухо сказал Гийом.

— Успею. Я был молод и, признаюсь, безумно любил мадам де Нервиль, так страстно, что вы не можете даже себе представить! Возможно, даже слишком страстно! В ту ночь, когда она, наконец, была готова отдаться мне, силы… оставили меня. Так иногда случается! Несмотря на ее красоту и наши ласки, мне не удалось овладеть ею… И не просите меня объяснять дальше! — добавил он с внезапным раздражением. — Вы сами мужчина и должны понять… На следующий день было объявлено о возвращении де Нервиля, и я уехал… Больше мы никогда не виделись…

— Но и она сама, и старая Пульхерия признались в этом Агнес! Как они могли ошибаться?

— Что касается Пульхерии — тут все просто: ведь я провел ночь с ее хозяйкой. Что до Элизабет… Она была женщиной-ребенком, совершенно неискушенной в любви, и приняла желаемое за действительное…

— Понятно!.. Таким образом, я действительно был женат на дочери Рауля де Нервиля? — медленно прошептал Гийом, и по мере того как эти слова дошли до его сознания, он вышел из себя. — Но почему вы раньше молчали? Почему вы позволили нам поверить этой… сказке?

— Вы помните мой первый приезд? Мне даже не дали возможности вас разубедить. И потом… Агнес была так счастлива, обнаружив это родство, в котором была уверена! Я боялся огорчить и разочаровать ее. Тем более что я так привязался к ней, к детям… к вам, наконец! Но теперь я чувствую, что не имею права молчать и уехать, не раскрыв тайны. Даже если после всего сказанного вы станете меня ненавидеть…

Неожиданно в сумерках раздался скрип роликов: по длине мачты вытягивался парус. К мужчинам подошел матрос и сказал:

— Настало время, месье! Пора отплывать…

Оставшись на месте в оцепенении, Тремэн смотрел вслед удаляющемуся Сэн-Соверу. Бальи подошел к детям, наклонился над Элизабет и поцеловал ее в лобик, затем взял за руку Луи-Шарля. Но девочка с рыданиями бросилась на шею своему другу, горячо поцеловала его, потом отвернулась и побежала к отцу, захлебываясь от слез, которые не знала, как удержать… Там внизу мужчина и ребенок уже сели в лодку и отчаливали…

Всхлипывая, Элизабет спросила:

— Я больше его не увижу, правда? Я… больше никогда его не увижу?..

— Кто может знать, — сказал Гийом, но мысли его были далеко.

— А когда он вернется, что он будет здесь делать? Он же король…

Отец ее вздрогнул, склонился над ней и, обхватив руками за плечи, глядя в глаза, спросил:

— Кто тебе это сказал?

Девочка рассказала ему, что через несколько дней после приезда к ним в Тринадцать Ветров бальи с мальчиком, когда однажды она с Адамом затеяла ссору, Луи подошел и разнял их, сказав с неожиданной серьезностью: «Нельзя браниться перед королем. Запрещено даже называть друг друга на „ты“…»

Лодка удалялась все дальше в море, уже обогнув скалистый утес. Тремэн взял руки дочери в свои и прижал их к груди, потом поцеловал ее мокрое от слез личико:

— Ты должна забыть обо всем этом, моя крошка! Это слишком серьезная тайна! Тем более для маленькой девочки… Пойдем! Пора возвращаться!

Забыть! Отчаяние Элизабет заставило его вспомнить то, что испытал он сам, когда ему пришлось распрощаться с Мари-Дус! До сих пор он ощущал щемящую боль в душе. А ведь Луи всего только девять лет! Неужели все должно начаться сначала?.. А он сам? Удастся ли ему искоренить из своего сознания мысль, что его горячо любимые дети несут в своих жилах кровь убийцы? Или теперь ему до конца дней своих предстоит вздрагивать по ночам?

Элизабет, понуро опустив голову, шла к коляске, укрытой в зарослях утесника. Потом обернулась и, всхлипнув, сказала скорбным голосом:

— У меня не осталось никого, кроме вас, папа, и Адама. Теперь нам надо любить друг друга еще крепче, правда?

Растроганный этим детским отчаянием и понимая, сколь оно велико, Гийом крепко прижал девочку к своей груди. Что за важность теперь этот старый Нервиль? Все-таки в его детях есть и его кровь, кровь Тремэнов! И он сделает все возможное, чтобы отогнать от своего дома дьявольскую тень презренного предка…

— Я очень сильно тебя люблю, душа моя! — воскликнул он. — И я всегда буду тебя любить, что бы ни случилось!

Перед тем как сесть в коляску, он обернулся и бросил последний взгляд на море. Оно было пустынно. Изгнанник исчез из виду.

Ветер дул с берега, словно отгоняя его скорее подальше от Котантена и от тех, кого он здесь оставил…