Нельзя также сразу не отметить, какое особое или даже необычное место занимает Откр. в Библии, в богослужении Церкви и в сознании людей.
Что касается Библии, то Откр. является ее последней книгой. Ею заканчивается Новый Завет, в чем невозможно не увидеть глубокого смысла. Последние главы Откр. (21–22) содержат блистательное описание красоты и славы Небесного Иерусалима — того преображенного, изобилующего красотой мира, которым, согласно первым главам Библии (Быт. 1–2), должно была с самого начала стать все творение. Таким образом, перед нами зеркальное соотношение изначального Божьего замысла и его непреложного осуществления — тех двух полюсов, что определяют направленность истории всего творения и обрамляют ее библейское изложение. Причем концовка Откр. (и Библии) отражает напряженное христианское ожидание намеченного осуществления:
Ей, гряди, Господи Иисусе! (Откр. 22, 20)
В то же время последнее место Откр. в каноне Нового Завета имеет и другое объяснение — не богословское, а более практическое. Дело в том, что Откр. было принято в канон Нового Завета не без серьезных колебаний и сомнений, особенно на Востоке. Канонический авторитет за ним окончательно закрепился лишь к III–IV векам. Очевидно, этим объясняется и то, что Откр. не входит в состав Писаний, читаемых за богослужением в Православной Церкви (в отличие от Католической и протестантских)[1045]. Кстати, при этом Откр. не было последней по времени написания новозаветной книгой (скорее всего, такой является 2 Петр.[1046]).
Колебания по поводу каноничности Откр. были вызваны тем, что с точки зрения содержания и понимания эта книга слишком специфична. Адекватное понимание Откр. требует определенного опыта христианской веры, воспитанной на основополагающих новозаветных книгах (прежде всего, Евангелиях), жизни в Церкви, и в не меньшей степени достаточно конкретных знаний об особенностях такого рода литературы древности, как апокалиптика в целом. Без такого церковного опыта и историко-литературных познаний чтение Откр. является в высшей степени небезопасным, т. е. сопряженным с большой долей риска неправильного понимания.
Включив Откр. в канон Нового Завета, Церковь тем самым пошла на этот риск. Откр. обрело статус канонической книги, т. е. Слова Божия, которое по определению рекомендуется к чтению каждому, кто желает узнать о Новом Завете и утвердиться в христианской вере. По указанным причинам риск неправильного понимания Откр. неизбежно и часто становится реальностью. Ведь именно загадочное, таинственное и необычное, особенно если оно при этом еще и устрашающее, вызывает повышенный интерес и внимание. Зверь, т. е. сатана, а не Христос, к сожалению, зачастую становится предметом духовных поисков христиан, хотя эти поиски и прикрыты объяснениями о необходимости знания врага, чтобы противостоять ему.
С кем только ни отождествляли апокалиптического зверя?! Говоря лишь об умонастроениях XX века, можно вспомнить, как его узнавали и в Ленине, и в Гитлере, и в Сталине, и в Папе Римском, и в Саддаме Хусейне, и т. п. В каких только событиях истории и современности ни узнавали то, что якобы буквально предначертано в Откр.?! И в коммунистических революциях, и в создании атомной бомбы, и в появлении государства Израиль, и в Чернобыльской аварии, и т. п. Где только ни пытались разглядеть три шестерки или установление печати, в том числе и в совсем недавние времена?! И в штрих-коде, и в ИНН, и в переписи населения, и в смене паспортов, и т. п.
Впрочем, люди занимались этим и раньше. Об этом свидетельствуют, например, пережившие свою эпоху литературные герои (Пьер Безухов в романе Льва Толстого «Война и мир»). С помощью разнообразных манипуляций с числами, в обилии имеющимися в Откр., высчитывали сроки различных исторических катаклизмов, из которых «самым апокалиптическим» является, естественно, «конец света».
Все этого показывает, что Откр., как, наверное, никакая другая книга, требует, во-первых, предварительного обстоятельного введения в апокалиптический жанр или, точнее, в апокалиптическую традицию (а Откр. действительно есть одно из произведений этой традиции, представленной и другими не вошедшими к библейский канон произведениями), а во-вторых, тщательного и подробного комментария по ходу текста (подобно синхронному переводу с иностранного языка).
Из этих двух задач уделим большее внимание первой, тогда как вторая — последовательный комментарий — в требуемой полной мере не вписывается в регламент нашего курса, поэтому мы ограничимся разбором лишь отдельных мест Откр.
§ 16. Общее введение: апокалиптика как литературно-богословская традиция
Об апокалиптике можно с полным правом говорить если не как о специфическом жанре[1047], то как об особой литературно-богословской традиции. Речь идет прежде всего об иудействе т.н. междузаветной эпохи (последние примерно два-три века до Р. Х. и один-два века по Р. Х.). Это большой пласт, который имеет свои четко выраженные черты и особенности, а с другой стороны — составляет неотъемлемую часть богатого библейско-богословского наследия, как, например, пророческая традиция или традиция мудрости.
Этот пласт или традицию принято называть апокалиптической литературой или апокалиптикой, хотя данный термин почти никогда не был самоназванием:
«Слово «Апокалипсис» как обозначение жанра впервые встречается в Книге Откровения св. Иоанна Богослова. Среди иудейских апокалипсисов 250-х до Р. Х.–132-х годов по Р. Х. только некоторые носят это название в рукописях, и то — как добавление переписчика»[1048].
К упомянутым четко выраженным чертам относятся прежде всего определенные литературные особенности — по аналогии с другими литературными жанрами. Можно говорить о целой системе условностей, символов, правил, свойственных апокалиптической литературно-богословской традиции. Это как будто единый язык, без знания которого читатель ничего не сможет понять или поймет неправильно.
Когда мы читаем любые другие библейские книги (например, пророческие), то если хотим адекватно понять их смысл, должны глубже познакомиться с обстоятельствами: когда и почему именно так выразился тот или иной священный писатель или пророк. Прежде всего это обстоятельства, связанные с конкретной (религиозной, политической, нравственной и т. п.) ситуацией вокруг этого писателя или пророка: мы должны знать о «здесь и сейчас» (точнее, о «там и тогда»). В случае же с апокалиптическими произведениями автор в гораздо большей степени связан именно с общими, характерными условностями апокалиптической традиции, а не только с живой ситуацией вокруг него. Конечно, необходимость писать определяет именно ситуация вокруг, но само написание представляет собой как бы перевод своей вести на условный язык апокалиптики.
В то же время, как уже отмечалось, апокалиптика составляет неотъемлемую часть богатого библейско-богословского наследия. При всей своей специфике апокалиптика — порождение библейской традиции. Например, подсчитано, что 65% всех стихов Откр. содержат ветхозаветные аллюзии, хотя при этом почти невозможно найти прямую библейскую цитату[1049].
Однако в Библию (как в Новый, так и в Ветхий Завет) вошла лишь небольшая часть этой традиции, в то время как гораздо большая по объему ее часть осталась за пределами библейского канона, составив значительный пласт апокрифической литературы.
В Ветхом Завете это прежде всего Книга Даниила, а также отдельные главы других ветхозаветных книг: например, Ис. 24–27 (эти главы библеисты часто так и называют: «Апокалипсис Исаии»); целый ряд глав в Иез. и Зах. За пределами ветхозаветного канона остались такие апокалиптические произведения, как Книга Еноха (хотя она цитируется в Иуд. — см. § 51. 3), Завет 12-ти патриархов, Книга Юбилеев и др.[1050]
