3) Салмон родил Вооза от Рахавы (ст. 5).
Рахав (или Раав) — во-первых, язычница, а во-вторых, блудница (см. Ис. Нав. 2, 1), хотя подробной истории, комментирующей данный стих, в Ветхом Завете мы не найдем.
4) Вооз родил Овида от Руфи (ст. 5).
Руфь — язычница (моавитянка). Этой истории посвящена книга Руфь, которая, по мнению многих библеистов, была написана как своего рода оппозиция непримиримому партикуляризму Ездры, ради национально-религиозной чистоты настаивавшему на недопустимости браков иудеев с язычниками (см. 1 Ездр. 9 — 10; 2 Ездр. 8 — 9). В Руф. выражается скандальная идея о том, что в родословии Давида присутствует языческая кровь!
5) Давид царь родил Соломона от бывшей за Уриею (ст. 6).
Давид выступает в родословии не только как образ праведника и «опорная точка» всей мессианской родословной, но и как один из образцов человеческого грехопадения (sic!). В одной фразе св. Матфей умудряется обозначить двойное грехопадение Давида, который согрешил, «со убийством любодейство растворив»[739]. В родословии имеется в виду Вирсавия, но она упомянута не по имени, а как жена Урии — того, у кого Давид похитил жену и кого затем приказал убить (см. 2 Цар. 11).
Так родословие выражает важнейшую евангельскую мысль: Бог приходит в греховный мир, поселяется среди грешников, воспринимает их плоть. Его пришествие есть уничижение, снисхождение, приобщение к падшему человеческому естеству, в том числе и к язычникам[740]. Интересно, что перечисленные случаи нарушения схемы, совершенно аналогичным образом намекающие и на греховные эпизоды из истории избранного народа, и на эпизоды контакта с язычниками, тем самым ставят язычество в параллель к нравственной греховности. Это вполне типично для ветхозаветного сознания (хотя и в Ветхом Завете есть исключения, идущие вопреки таким представлениям; см., например, Ион.).
Обратим внимание, что во всех отступлениях от схемы (за исключением первого, в котором упоминаются братья Иуды и которое обусловлено интересом к теме Церкви, а не греха) фигурируют женщины. Но не праведницы — такие, как, скажем, Сарра или Рахиль, — а блудницы, язычницы и прелюбодейцы: Фамарь, Рахав, Руфь и Вирсавия. На их фоне тем более чистой выглядит пятая женщина — Мария. Но Она имеет к родословию лишь формальное отношение, что весьма тонко выражено в ст. 16:
Иаков родил Иосифа, мужа Марии, от Которой родился Иисус, называемый Христос.
Таким образом, человеческая история — это и ожидание Бога, надежда и вера, носителями которых были ветхозаветные праведники, и история грехопадений и нечестия, тоже представленная конкретными именами. Причем зачастую одни и те же имена олицетворяют как ту, так и другую составляющие.
Подобное «двуличие» ветхозаветной истории всегда остро переживалось в богослужебной традиции Православной Церкви. Последнее воскресенье (по-слав. «неделя») перед Рождеством Христовым посвящено памяти т.н. святых отцов, под которыми подразумеваются многочисленные ветхозаветные праведники. О них кратко, но выразительно говорится в Апостольском чтении: Евр. 11, 9-10. 17-23. 32-40. Евангельским же чтением является как раз родословие Иисуса Христа по Мф. 1, 1-17[741], где за счет вышеотмеченных «отступлений» акцент стоит больше все-таки на греховной стороне истории.
И все же не только греховность и языческое нечестие символизируют в родословии Христа имена женщин. Они олицетворяют собой и другое, не менее важное и по достоинству оцененное еще в Ветхом Завете человеческое качество, превосходящее многие добродетели и даже как будто извиняющее очевидные нравственные падения. Поступки Раав и Руфи издавна рассматривались как примеры дерзновенной веры и желания во что бы то ни стало приобщиться к путям Божиего домостроительства[742]. Даже в связи с Фамарью отмечается ее «героическое желание иметь свою часть в божественном благословении, в котором ей отказал муж. Раввинистическая традиция почитала ее как героиню»[743].
Как отмечал протоиерей Алексий Князев, цель рассказа Быт. 38 — «прославить именно Фамарь... Фамарь проявляет свой героизм именно в том, что она пускает в ход все находящиеся в ее власти средства, чтобы отстоять свои права как женщины в Иудином колене. Она действует помимо закона, вопреки всем обычаям, она идет на самое последнее, пред чем останавливается честь всякой женщины и рискует при этом умереть сожженной (ст. 24). Но бесстрашно ведя свою опасную игру, она проявляет очень большой ум, благодаря которому и доводит дело до благополучного конца. Всем этим и восхищается бытописатель: для него Фамарь — гордость и слава колена Иудина... Мы, христиане, только можем подтвердить правильность этой интуиции, ибо мы знаем, что имя Фамарь есть первое из женских имен, встречаемых в родословии Спасителя (Мф. 1, 3)»[744].
«же»
Остановимся подробнее на втором из вышеперечисленных пониманий термина «sefer toledot / Bi/bloj gene/sewj / Кни1га родства2 / Родословие». Мы имеем в виду то, которое рассматривает выражение «Родословие Иисуса Христа» как заглавие к Мф. 1, куда входит родословный список и рассказ о Рождестве.
Следует обратить внимание на маленькую, но необыкновенно существенную для смысла греческую частицу de\, встречающуюся в ст. 18 во фразе, с которой начинается рассказ о Рождестве Христовом:
Tou= de\ I)hsou= Xristou= h( ge/nesij ou(/twj h)=n.
К сожалению, ни в СП, ни даже в славянском (!) тексте это несущее огромную, если не решающую смысловую нагрузку словечко оставлено без внимания[745]. Но оно выражает важный противопоставительный смысл. «Интонация примерно такая: «что до Иисуса Христа, то Его...»«[746]
Как это ни удивительно, рассказ, который мы привыкли называть рассказом о Рождестве Христовом, противопоставляется родословному списку, изложенному в предыдущих 17-ти стихах.
Здесь перед нами, может быть, один из наиболее парадоксальных и выпуклых примеров того, как непросто, неавтоматично исполняется Ветхий Завет в Новом. Мы привыкли говорить об исполнении ветхозаветных ожиданий во Христе, но это исполнение не примитивно. Бог не может быть рабом даже Своей собственной «программы». Он отвечает ожиданиям, исполняет обещанное, но самым неожиданным образом. «Это преимущественная тема именно Евангелия от Матфея, тема, которая принципиально не может иметь однозначного решения»[747].
Все дело в том, что в ст. 18 славянское и русское слово «рождество» переводит греческое ge/nnhsij (что и есть действительно «рождество», «рождение»), хотя в лучших рукописях стоит все то же ge/nesij, что и в Мф. 1, 1 (там — в gen.), т. е. «происождение» (см. выше)!
«Есть очень серьезные текстологические причины считать именно это чтение [ge/nesij — А. С.] правильным. Помимо того, что оно дано в лучших рукописях, оно более неожиданное, более трудное, а... в филологии есть принцип: если два чтения, то предпочтение отдается более трудному, более неожиданному. Естественно, что при переписывании такое слово изменяется на более простое, на более ожидаемое»[748].
Таким образом, предложив вниманию читателя список предков (ge/nesij — «происхождение»), в конце которого должно появиться имя Мессии (Христа) — ведь именно такими были ветхозаветные ожидания и планы — Матфей сообщает в ст. 18: «на самом же деле ge/nesij Иисуса Христа было так...»
Строго говоря, повествование стт. 18-25 — это не рассказ о собственно Рождестве Христовом. Это рассказ о том, что Иосиф, чьи предки только что перечислены, на самом деле — не отец Иисуса:
