Вот такой вот странный разговор у них состоялся. На обратной дороге Илуге любопытных взглядов просто не замечал. Мысли крутились по кругу, как лист в водовороте.

«Хан про тебя и вправду что-то слышал или узнал. Решил поближе подержать, приглядеться. Вражда у него со своим зятем. Видно, тот на его место метит. Надо бы разузнать все о ханских сынах, да как у них все управляется?»

– Какое мне до этого дело? – остановившись, закричал Илуге. – Мне, что ли, в ихние дрязги лезть? Шубу дали – хорошо. Еще халат дадут – отлично! И еще у меня есть юрта и шесть коней. В поход по весне пойдем, еще добуду! Что воину надо?

«А тебя, пень белоголовый, в этот котел, похоже, сунули не спрося. Если высокое дерево стоит на отшибе – жди, что его небесным огнем спалит».

– С чего взял-то?

«Вот поглядим. Ты, главное, малек, это… – в интонации Орхоя великого одновременно строгость и замешательство, – меня слушай, когда припрет-то».

– А если не буду? – поинтересовался Илуге, упрямо прищурясь.

«Поскольку у нас сейчас одна голова на двоих, то какая разница, по чьей вине ее снимут! – рассердился дух. – А ты, жеребячья отрыжка, еще думать не научился, не то что голову свою спасать! Чую, неспроста это, говорю же. И пахнет это все чем-то, что моей – тьфу, и твоей тоже! – заднице вовсе не по нраву!»

«Врешь!»

«Я, великий Орхой, – вру? – взревел дух. – Сейчас я душу из тебя как есть вытрясу, щенок!»

«Ты давай, ночи не жди… любитель кошек», – нахально съязвил Илуге. Улыбка сама собой дергала губы, и в результате всего они наконец вместе расхохотались. Со стороны, должно быть, он сейчас выглядит как безумец, промелькнуло в голове. Махнув рукой (и неизвестно, кому же из них двоих этот жест принадлежал), Илуге, все еще улыбаясь, двинулся к дому.

Оказалось, к жутким призракам из заброшенных гробниц, жаждущим пожрать твою душу, можно даже… привязаться. Ну, конечно, с некоторыми, весьма существенными оговорками.

Флейту Илуге взял с собой. Он вообще теперь носил ее почти постоянно, поверх одежды. Во-первых, он за это время как-то привык к ней. Выдастся свободное время, так хоть есть чем руки занять. А во-вторых… ему хотелось подчеркнуть, что он ценит подарок вождя. Несмотря ни на что. Кто знает – может, это хан наврал?

Спал он плохо и проснулся задолго до того, как выходить. С вечера был молчалив, еле отвечал на расспросы о том, зачем хан его вызвал.

Шубу Тулуеву одел. Хорошая все-таки шуба, хоть овчинную и ценят меньше, чем из дикого зверя, – рысью там, соболью. Но и такую за день, за два не сошьешь. Однако ж и он не день и не два тянул промороженный ворот не хуже других. Если не лучше, так что шубу он заработал. И еще мешок соли величиной с его голову. В некоторых краях соль ценилась дороже золота, может, и ему так считать?

Вышел затемно, прислушиваясь к спящему становищу. Тихо. Даже вечно брехливые собаки притихли. Небо на востоке посветлело, и стало видно – день будет пасмурным. Ветер перед рассветом обычно стихает, на юртах оседает мягкий, бесшумный снег, превращая их в полузанесенные снегом холмики. Такой снег для всех почему-то – воспоминание из детства. Забытое волшебство.

Сонный слуга, однако, ждал его, неуютно мялся у входа, явно не привыкнув мерзнуть. Выдал халат. Не шелковый, конечно, и коротковат изрядно, но хоть без дыр: черный халат из плотной шерсти на подбивке из более светлой и мягкой ткани. Пояс, конечно, тканый, без затей, но зато меч у него такой, какого у хана нет. Меч Орхоя – широкий, изогнутый, расширяющийся к концу клинок с огромным радужным опалом, вделанным в рукоять. Теперь он знал, как такой камень называется.

Ханские слуги жили в отдельной юрте, так что пришлось идти обратно. Темрик уже давно не спал. Его последняя жена, намного моложе его и до сих пор красивая, подала хану еду в узорчатой куаньлинской пиале.

– Вот, – удовлетворенно произнес хан, оглядывая Илуге, – другое дело. Не стыдно теперь за тебя. А то мне в других родах уже спрашивают: откуда, мол, Темрик-хан, у тебя в племени голодранцы? Али в набег не пускаешь – добра нажить?

– Благодарю, великий хан, – поклонился Илуге.

– Через три дня будем Аргун Тайлган праздновать – совместное жертвоприношение делать. – Хан без труда разгрыз баранье ребрышко, добираясь до мякоти. Кости он обгладывал дочиста, с хрящами, – немного собакам радости. – Поезжай для начала к Онхотою, спроси, не надобно ли чего. Потом к моему повару, все ли для гостей приготовлено. Потом еще ко всем главам родов съездить надо, обспросить, не нуждается ли в чем кто-нибудь. Уважить всех надо. Будут вопросы задавать, про себя рассказывай что хочешь, про Тулуя молчи. И про последнее – тоже. Надеюсь, учить тебя не надо?

– Не надо, – коротко ответил Илуге.

К вечеру он, надо сказать, ног под собой не чуял. У Онхотоя оказалось сто поручений, у ханского повара – еще того больше, а главы родов, вместо того, чтобы вежливо выражать признательность, жаловались наперебой. Еще бы удержать в голове все их жалобы!

Уже стемнело, когда он с идущей кругом головой вернулся в ханскую юрту, где хан ужинал вместе с зятьями и знатными дружинниками. Хан милостиво пригласил его к столу. Илуге, как мог, постарался скрыть свою обиду, когда Тулуй, как ни в чем не бывало, выспрашивал его о произошедшем за день. Отвечал односложно, скованно, – кто знает, может, хану не понравится, что он расскажет что-нибудь, чего не всем следует знать. Несмотря на голод, кусок в горло не лез, хоть некоторые из блюд пахли так, как потом еще долго будет сниться.

Потом все ушли, а Темрик велел ему остаться, и долго, внимательно слушал. Не перебивая. Велик хан, если сможет решить все дела и уладить все, что Илуге сумел запомнить.

На следующий день он зато был приставлен к конюху – готовить коней к скачкам, что последуют за священным жертвоприношением. Это было для него делом привычным. Илуге с немолодым уже конюхом – его звали Унда – задали коням корму, хорошо их почистили и отправились в степь разогревать.

Эх, и хороши же у хана кони! Белые кобылицы Хорага тоже неплохи, но у Темрика кони видно, что боевые, с норовом и статью, от которой дух захватывает. Когда Унда понял, что чужак с лошадьми ладить может, да еще и кони его без седла несут, то и вовсе расслабился, разрешил Илуге поплясать с жеребчиками, поиграть с ними в догонялки и в кто кого переупрямит. Один конь уж так запал ему в душу, что Илуге почувствовал что-то вроде вины перед своей гнедой кобылкой. Но этот конь – Аргол его звали – был неотразим, как знающая себе цену красавица перед застенчивой дурнушкой.

– Гляди-ка, – поражался Унда, разлегшись на седлах и лениво посматривая со взгорка, как Илуге с Арголом носятся взад-вперед с неиссякающим азартом. – Конь-то этот балованный, с норовом. Не всякого подпускает. А тебе что позволяет, глянь? Ну, точно родной ты ему. Баыр, наездник Темрика, что на скачках будет выгонять ханских коней, с ним-то плоховато ладит. Вон того возьмет за лидера, что с белой звездой во лбу.

– Не возьмет тот первого места, – тяжело дыша, Илуге спрыгнул на землю, на миг в восхищенном порыве прижался к разгоряченной, понятливой морде коня, потом слегка оттолкнул, и Аргол, сноровисто задрав задние копыта, умчался задирать остальных, – несмотря на пробежку, энергия в нем так и плескалась через край.

– Аргол возьмет.

– Аргол больно непредсказуем, – задумчиво протянул Унда. – Его кто объезжал, дак больше половины сбросил. Баыр с ним только жесткой рукой управляется. Идет он у него под седлом, но без огоньку.

– Ну а сейчас – ты видел? – настойчиво спросил Илуге. В нем горел чистый восторг прекрасным жеребцом, что сродни прикосновению божества.

– Видел, – кивнул Унда. – Так, как сейчас, пошел бы на скачках – и выиграл бы, не спорю. Дак ведь не пойдет.

– Почему это – не пойдет? – обиделся за коня Илуге.

– Такой конь. Не захочет сам – не пойдет, – меланхолично произнес Унда, – а рисковать хану не пристало. Лучше уж точное второе место, чем вообще никакого. Темрик-то его за большую цену взял, потому как в лошадях разбирается отменно. Да только сам хан уже староват – норовистых лошадей объезжать, для сына купил жеребенка, а вырос конь – не стало хозяина…