Сейчас в живых оставался только один из его братьев, восьми лет от роду, и тот, увы, отличался очень слабым здоровьем.

Император кивнул и пробежал глазами каллиграфический текст свитка, бормоча:

– Так, военный министр – в первую очередь нас очень интересует, что происходит на нашей войне. Цуй с докладом из Дома приказов – хорошо, мы ждем новостей из Ургаха. Третий министр… вопросы сбора подати… Отложить… Императрица-мать с ходатайством… Сошлись на неотложные дела, Цао… Чжу… Мятеж из-за сбора дани… Почему к нам? Цао, пускай Третий Министр даст мне полный доклад… Первый Министр по личному делу, – знаем мы, что у него за личное дело. Подождет. Распорядитель псарни – доклад о приобретениях… О, вот это мы изволим выслушать.

Онхотой, шаман джунгаров, был молод. Даже чересчур, по мнению некоторых стариков. Полный цикл обучения из девяти ступеней длится не меньше пятнадцати зим. Как правило, посвящение шамана начинают, когда у мальчика начинают пробиваться усы, но редко кто проходит весь путь, не совершив ни единой ошибки, которая влечет за собой долгие годы отстранения от практик, дабы приобрести недостающую мудрость. Однако шамана, как известно, выбирают не люди, а небесные божества. Чтобы не было в этом деле ошибки, на тело умершего шамана наносят раскаленным клеймом метку, и только если такая метка обнаружится на теле новорожденного ребенка, он считается избранным для служения.

Быть шаманом хоть и почетно, но вовсе нелегко. И небезопасно. Потому следует выбирать очень, очень тщательно – ошибка грозит роду потерей расположения предков и Вечно Синего Неба.

Правда, бывает, что Небо само отмечает людей, которых желает призвать на служение. В этом случае оно посылает небесный огонь. Если кто остается жив после этого – быть тому шаманом.

Онхотою было восемь зим, когда Небо отметило его небесным огнем. Молния попала в их юрту, мгновенно испепелив ее вместе со всеми обитателями. Кроме него. Мальчик два года не говорил, но на нем не осталось никаких следов, только на руке чуть выше локтя остался ожог в форме листа горечавки. Столь сильный небесный знак не мог быть понят по-другому, и старый шаман скрепя сердце принялся обучать мальчишку, хоть и по всем приметам его место должен был занять Готол, на теле которого обнаружили знак. Готол так и не поднялся выше третьей ступени посвящения. А Онхотой прошлой зимой стал уже «Хэсэтэ Боо», то есть прошедший пятое испытание.

Редко какой шаман достигает и пятой ступени. Такой шаман может вызывать всех духов, населяющих земное пространство, облетать на своем бубне другие миры, может лизать раскаленное железо и раскаленные камни и входит в священный транс Тарим Табиха.

Молод Онхотой для своего сана, ох молод. Ему еще и тридцати зим нет, кровь бурлит, на девок заглядывается. Не женился еще, а это для шамана старого хорошо, для молодого плохо, потому как плотский мир глаза ему заслоняет.

Однако Темрику молодой шаман нравился. И хоть старый шаман Ашабагат так и норовил сказать про соперника что-нибудь едкое, с двойной начинкой (напрямую злые слова шаманам их кодекс произносить запрещает), но хан предпочитал пропускать его колкости мимо ушей. Онхотоя само Небо отметило, а метки шаманские только шаман и знает, мало ли где ошибка закралась…

Знал Темрик достаточно. Знал, что Тулуй пошел на поправку, рана затянулась быстро, без воспаления. Про такие говорят, с чистым сердцем нанесена. Знал, что чужак, его ранивший, действительно болен странной болезнью. Через несколько дней после Испытания его женщина послала за шаманом. Темрику было любопытно, но он ждал. Поспешность хану не к лицу. В молодости он, Темрик, совершал немало ошибок, будучи от природы деятельным и нетерпеливым. С возрастом научился смирять свою горячность жесткой уздой терпения. Известно же, что к хорошему охотнику зверь сам на выстрел подойдет, от плохого же и легкая добыча убежит, с пустыми руками оставит. И с людскими душами так же.

За месяцем йом пришел узрат – месяц зимней охоты. Джунгары снялись с места и откочевали на юг. Шли медленно, позволяя стадам объедать остатки травы – скоро все заметет глубоким снегом и корма станет меньше. Чужаки, по слухам, собирали и ставили юрту так, словно не в степи родились. Белоголовый все еще болел.

Онхотой камлал чужака еще дважды. Это значило, болезнь трудная. Но вот теперь, пожалуй, можно призвать шамана к себе. И повод достойный – до конца месяца они должны окончательно установить зимние кочевья. Наступает шаракшат – месяц женщин, в который большинство молодух рожает после весенних свадеб. Где разбить стойбище, спрашивают у духов.

Онхотой зашел, стряхнул с шапки снег. Судя по его количеству, снег валил просто стеной. Шаман был невысок, худощав и по-мальчишески строен. На смуглом скуластом лице выделялись неуютные светлые серо-голубые глаза. Недобрые, демонские глаза. Как две льдинки. В степи людей с такими глазами недолюбливали, верили, что их холодный взгляд принесет недоброе. Волосы шамана, заплетенные в девять кос, были русые, а две косички по бокам лица болтались, схваченные инеем. Видно, долго ходить пришлось.

– Рад видеть тебя. Садись. – Темрик сделал широкий пригласительный жест на подушки из конского волоса, обтянутые бычьей кожей, на узорчатый войлок с яствами: хан недавно закончил трапезу.

– Да пребудет с тобой Волк, – ответствовал шаман, уселся, скинув доху из беличьих хвостов с нашитыми на нее амулетами, и жадно вцепился в мозговую баранью кость.

– Вот, хотел спросить у тебя, где духи повелят ставить стойбище на этот раз, – начал Темрик издалека. – Где будет снега меньше да трава ближе. Где нас обойдут ветры и волчьи стаи, и злые беды Эрлика. Камлал ли ты об этом?

– Камлал, – проговорил Онхотой с полным ртом. Неторопливо прожевав, он вытер жирные руки о халат и добавил: – Нынче духи велят идти на самую границу с уварами. И соли побольше выбрать.

– Не опасно ли? – усомнился Темрик.

– Опасно. Кто говорил – не опасно? – поднял шаман светлые брови. – Духи говорят: будешь беспечен, как тарбаган, – быть тебе тарбаганом. Будешь чуток, как волк, – свой кусок добудешь.

– Что, увары могут напасть? – Темрик недоверчиво скривился. – Не ко времени это.

– Потому и встать там надо поближе, чтобы трижды подумали, стоит ли соваться, – пожал плечами шаман, протягивая руку за вторым куском.

Темрик задумчиво почесал взъерошенный седой затылок. Слова Онхотоя требовали серьезного обдумывания. Пока все спокойно в степях. Слишком долго спокойно. Подросли горячие головы, которые точно сухой трут, ждут искры…

– Что Тулуй, мой зять? – решил он сменить тему. – Выздоравливает?

– Тело его здорово. Дух он сам себе изгрыз, – лаконично сказал шаман. Его светлые глаза были бесстрастны.

– На все Воля Неба. – Темрик поднял глаза к потолку, туда, где дым, замысловато свиваясь в кольца, уходил к дымоходу с видневшимся в нем клочком серого неба. – И Небо иногда смиряет тех, кто забывает об этом.

– Мудр ты, хан! – кивнул Онхотой. – Именно эта болезнь у него и есть.

– А что тот… чужак? Что у него за болезнь? – стараясь казаться небрежным, спросил Темрик.

К его удивлению, Онхотой посерьезнел. Помолчал, потеребил свой амулет из ляпис-лазури с берегов Священного Северного моря.

– Странно с ним, – наконец сказал он. – Когда камлал его, увидел, что он три тени отбрасывает. Одну тень отбрасывает человек, две тени – шаман, и из второй тени шаман себе двойника делает, чтобы двойник по небесным тропам ходил. А у него три тени, и третья тень – мертвая. Говорят, так шаман выглядит, когда в него дух предка вселится, чужим голосом говорит.

– А прочее на него камлал? – с возрастающим беспокойством спросил хан. – Не принесли ли нам чужаки какую болезнь? Не навлекли ли на нас проклятие?

– Нет, такого не видел. Глазами Тарим Табиха смотрел. Глазами Волка смотрел. Болезнь чужака касается только его одного. Справится с ней – будет у него долгий путь к очень высокой горе. Не справится – придет женщина с белыми волосами, но не мать, и заберет его кости с собой. Да и не болезнь у него в людском смысле.